Евдокия Московская - читать онлайн книгу. Автор: Константин Ковалев (Ковалев-Случевский) cтр.№ 25

Уход князя Дмитрия из Москвы означал открытое нежелание выступать против хана-царя. Что было тактически правильным.

Самые ранние источники, восходящие к киприановскому своду 1408—1409 годов (о нём речь пойдёт в одной из последующих глав книги), к Троицкой летописи, и частично помещённые в летописи Симеоновской и Рогожском летописце, это подтверждают. Мы читаем, что князь Дмитрий Донской, «слышав, что сам царь идёт на него с всею силою своею, не ста на бои противу его, не подня рукы противу царя».

Самое интересное, что Тохтамыш это знал и хорошо понимал. Хотя одновременно и Дмитрия побаивался. Это также отмечают летописи: хан «слышав, что князь великий на Костроме… чая на себе наезда, того ради не много дней стоявшее у Москвы, но, взем Москву, вскоре отиде».

Дмитрию Донскому в том самом 1382 году никак нельзя было «бороться с чингизидом, законным ханом, которому русские князья приносили вассальную присягу и которую они и по правовым, и по моральным нормам тех времён обязаны были соблюдать», — пишет историк В. А. Кучкин. Эта формулировка одного из современных исследователей очень точно передаёт мысль, которую мы также поддерживаем. В этом и состояла суть происходящего.

Другой вариант интерпретации событий и быстрого отъезда князя Дмитрия из Москвы связывается с неожиданно произошедшей размолвкой русских князей. Они тогда не пришли к единому мнению — что делать: воевать ли с царём, нет ли. Произошло, как своеобразно и поэтично сообщают источники, «неединачество по неимоверству». Это разномыслие вдруг случилось среди бояр старейших, воевод «з думцами», в тот самый момент, когда надо было «думу думати» всерьёз.

Было ли так на самом деле? Мы можем сегодня только предполагать.

И наконец, рассматривается вариант, по которому будто бы князь Дмитрий Донской испугался и даже струсил. А потому и город оставил, и войско бросил. И по этой причине на Москве поднялся большой бунт.

Данную версию можно почерпнуть в более поздней по времени «Повести о нашествии Тохтамыша», созданной сразу после кончины митрополита Киприана, но до кончины князя Юрия Дмитриевича — уже в начале XV столетия.

Сильно же надо было не любить князя Дмитрия, чтобы развить это предположение, да так эмоционально, как это было сделано в упомянутом нами произведении. Начинают припоминаться некоторые серьёзные разногласия между митрополитом Киприаном и князем Дмитрием, которые длились вплоть до кончины последнего. Не было ли появление позднейшего повествования неким желанием запустить в историческое предание не весьма лестный образ великого князя, не подчиняющегося никому и действующего только по собственной воле?

Негативный рассказ о поведении Дмитрия Донского написан человеком, который жил уже в другое время, десятилетия спустя после Куликовской битвы и похода Тохтамыша. Князь-герой в его повествовании стал правителем греховным и малодушным, бросившим свою столицу на разграбление Орде.

Во всяком случае текст этого сочинения будет хорошо известен ещё при жизни и вдове великого князя — Евдокии. Как она могла реагировать на это?

Для ответа на данный вопрос вновь вспомним о русском летописании.

Древнерусские летописи имели странное свойство. Они писались и одновременно… переписывались. Существовала официальная точка зрения на те или иные события, но сквозь сами тексты или с помощью летописей из других мест пробивались совершенно другие сведения о людях, датах, событиях или фактах.

Одна из книг известного историка Я. С. Лурье носит примечательное название, как будто бы прямо отвечающее на поставленный нами вопрос: «Две истории Руси XV века. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства». Оказывается, точность и правдивость зависят не только от официального влияния, но и… от обычного времени. Причём в весьма странном соотношении. Иногда чем раньше сделана запись летописцем, тем она точнее и правдивее. Но бывает наоборот: только спустя десятилетия проясняются реалии произошедшего.

Даже самые, на первый взгляд, известные события истории Руси, такие как, например, Куликовская битва, по прошествии времени обрастали легендами, дополнительными рассказами, новыми персонажами или действующими лицами, трактовками, объяснениями и интерпретациями. Так появлялись некоторые мифы, которые через века становились прочными утверждениями или «неоспоримыми» историческими аксиомами.

Очевидно, что в период жизни княгини Евдокии и сразу после её кончины активно происходили два параллельных процесса, которые мы назовём так: летописание и летопереписывание. И правителям Москвы пришлось окунуться в это со всей серьёзностью. Хотя бы потому, что князьям уже тогда приходилось доказывать свою правоту в вопросе о власти с помощью древних документов.

Современные исследователи давно заметили, как заботливо великие князья Владимирские контролировали и вели записи о своём правлении, а также покровительствовали составлению очередных редакций и вариантов известного «Летописца великого русского». Особенно после кончины очередного великого князя. Историк М. Д. Присёлков удачно отметил, что многие переделки текстов «совпадают по времени с тою борьбою за великое княжение и за великокняжеский титул, которая разгорелась особенно сильно и длительно тянулась в XIV в. Это даёт право предполагать, что летописание теперь служит историческим доказательством при спорах князей перед ханом о великом княжении и что летописцы сопутствуют князьям в их поездках в Орду». Он же писал: «Несмотря на значительное число летописных центров древности, одна Москва лишь теперь предстоит перед нами в своём официальном летописании, а все прочие местные летописцы сохранились до нас или в составе московских сводов, или в частных списках, причём только в исключительных случаях не прошедших московской обработки».

Действительно, завершающее десятилетие XIV века стало важной вехой в становлении московского летописания. Особенно после 1392 года, когда появились летописные своды, в каждом из которых мы можем заметить не просто изложение событий, а их интерпретацию сообразно тем или иным политическим обстоятельствам. Теперь у исторических фактов довольно отчётливо проявилась определённая «окраска».

Конечно, это было связано уже с началом правления Василия Дмитриевича и активностью митрополита Киприана. И удивительно, как это совпало с кончиной преподобного Сергия.

Итак, появившийся Старший московский свод 1392 года мы можем воспроизвести на основе самого старого варианта московской летописи, того самого Троицкого списка, о котором мы уже говорили. Он был, увы, утрачен, но сохранилось столь много выписок из него благодаря трудам Н. М. Карамзина, что можно говорить о его доступности. «Зарисовывают» пробелы более поздние списки Симеоновской, Воскресенской летописей и Рогожского летописца. Троицкая летопись завершает своё повествование в 1409 году — рассказом о нашествии Едигея. Однако, по мнению исследователя В. Л. Комаровича, «летопись в заключительной своей части изобиловала собственно московскими и современными летописцу известиями, а, кроме того, содержала ряд прямых и косвенных указаний на другой московский свод, более старший, лёгший в её основу». В документе предлагалось прочитать некий «Летописец великий Русьский» (запись 1393 года). Отчего историк делает вывод: «Есть поэтому все основания подразумевать и под «Летописцем великим Русьским» прямой источник Троицкой, оканчивавшийся где-то раньше 1393 г. Сличение Троицкой летописи с близким к ней текстом Симеоновской и Рогожской обнаруживает, что этот источник, т. е. предшествующий Московский свод, заканчивался 1392 г., а вся совокупность входивших в этот свод статей показывает его зависимость от редакторской инициативы митрополита Киприана.