Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Олег Табаков cтр.№ 59

Правдоподобие невероятного – термин, который я сочинил в довольно молодом возрасте, увидев польскую короткометражку «Двое со шкафом»: «атлантическое побережье» Польши, из взбурлившихся вод выходят два человека, одетых вполне цивильно, и несут шкаф. Несут этот шкаф целый день: выйдя на сушу, придя в городок, где они занимаются решением каких-то своих жизненных, весьма серьезных и даже лирических проблем. А к вечеру они уходят с этим шкафом опять в море. Меня поразили подробности жизни человеческого духа в сочетании со шкафом на горбу, я прочувствовал, насколько же это здорово – убедить зрителя в нормальности странного. Казалось бы, предлагаемые обстоятельства невероятны, но пронзительность проживания этой роли актером такова, что позволяет зрителю верить во все, что этот персонаж испытывает.

В русской литературе правдоподобие невероятного связывается прежде всего с именем Гоголя, но и до него уже было «Житие протопопа Аввакума», а после Сухово-Кобылин, Салтыков-Щедрин, Андрей Белый, Замятин, в наши дни Василий Аксенов. К этому подступался Саша Вампилов и в «Провинциальных анекдотах», и в «Вороньей слободке», и особенно в «Несравненном Наконечникове», где он просто вырулил на феномен, который расхоже называют театром абсурда, или абсурдизмом. В мировой литературе это, разумеется, Гофман, Беккет, Мрожек, Ионеско и даже Эркень.

Именно в стихии невероятных предлагаемых обстоятельств, абсолютно фантастических для нормального читателя и зрителя, мне интереснее всего рассматривать подробности психологии поворотов души человеческой. Счастье, что у меня была такая возможность – и в «Голом короле», и в «Третьем желании», и в «Балладе о невеселом кабачке», и во «Всегда в продаже», и в «Ревизоре», и в первой режиссерской работе «Женитьба», признанной «Современником» злостным хулиганством. И мне это удавалось, раз за разом, в том числе в кинематографе. Например, какие-то куски в «Открытой книге», где я играл абсолютно распадающегося человека с непослушным языком и выпавшей вставной челюстью… Или у Мельникова в фильме по рассказу Достоевского «Чужая жена и муж под кроватью»… Был такой режиссер – Овчаров, который естественным образом тяготел к созданию правдоподобия невероятного, и мы с ним творили это в фильме «Оно»; потом он собирался снимать «Конька-Горбунка», но, к сожалению, что-то не вышло. Но все-таки это кино, совершенно иное искусство, где убедить зрителя в чуде гораздо проще, чем в театре. Хотя и в кино к этому склонна сегодня разве что Кира Муратова. А в современном русском театре это почти никого не интересует.

Совпали бы мы во времени с Мейерхольдом, и я, смею надеяться, вслед за Гариным, был бы у него не на последнем месте. Надо стул сыграть – я могу. С поправкой на возраст, на изношенность, на халтуру, допущенную при сборке этого стула. Олег Борисов это умел и что-то невероятное делал в «Кроткой» Додина. И сейчас среди моих учеников есть способные на это: и Женя Миронов, и Сережа Безруков, и изрядно сомневавшийся в истинности этого пути Андрей Смоляков, из младших – Аркадий Киселев, Света Колпакова, не моя ученица, правда, но все же. К сожалению, этому не научишь, поэтому и специально стремиться к этому не надо. Здесь должны быть самодостаточный и очевидный талант и абсолютная вера в то, что ты делаешь. Но тут дело, скорее, в режиссере, а не в актерах…

Подступался к этому странному делу Николай Павлович Акимов, до какой-то степени это интересовало Петра Наумовича Фоменко, когда он делал «Смерть Тарелкина» с актером Эйбоженко. Я очень надеялся, что к этому придет Валерий Фокин, и фрагментарно мы делали это в его «Провинциальных анекдотах». Сережа Женовач что-то похожее творил во «Владимире третьей степени», вызывая мой совершенный восторг. Практикуют это сейчас и Кирилл Серебренников, и Юрий Бутусов, и знаменитый канадец Лепаж, но это называется «случайность вкрапления». А это ведь так интересно, потому что невероятно – но совершенно про человека, про жизнь. Странно, но у большинства коллег к этому нет ни интереса, ни стремления. Это печаль и горечь моя.

Человек от Рождества Христова мало меняется. Две тысячи лет прошло, а мы все такие же. Переживаем и боли, и радости, и беды примерно того же самого ассортимента, как это было две с небольшим тысячи лет назад.

Двадцать лет назад, пусть и не в таком объеме, как сейчас, но все же в значительной степени Интернет в Соединенных Штатах Америки наличествовал. Однако слезы, которые люди в обилии проливали и в Нью-Йорке, и в Филадельфии, и в других американских городах на пьесе Александра Галича «Матросская тишина», или те же самые слезы, которые проливались над этой же пьесой в Японии или других местах, были самыми что ни на есть настоящими. Не виртуальными, так сказать. Интернет Интернетом и компьютеры компьютерами, но вот это сквозь века пушкинское «над вымыслом слезами обольюсь» становится все актуальнее, своевременнее. Потому что ничего более необходимого для человеческой души, чем обливаться слезами над вымыслом, я не знаю. А есть что-либо более важное, чем рост и развитие человеческой души?

Всякие 4D- и даже 5D-технологии, при которых кресло в кинотеатре сотрясается в такт происходящему на экране, – это враждебные театру усовершенствования. Не надо трясти мою седалищную часть! Более того, все эти тряски не вызывают во мне никакого интереса. Я предпочитаю, чтобы душа моя трепетала от того, что делается на сцене, и чтобы слезы у меня выделялись не от повреждения слезных желез и смещения позвоночных дисков в результате тряски кресла, а в результате того, как один актер по-живому реагирует на страдания другого актера.

Телевизор я вообще смотрю редко – только новости и спорт. Большего не хочу. И времени жалко, и мучает вопрос: «За кого вы меня держите, ребята?» Продолжаться это безобразие долго, надеюсь, не будет, но главная опасность в том, что нынешняя телеиндустрия создает программы удивительно адресно. С тоской вспоминается и «тетя Валя», и тот же Валентин Зорин, рассказывавший нам про Америку… А сейчас луч света в темном царстве – разве что Юрий Вяземский, сын моего доброго знакомого Павла Васильевича Симонова, со своими «Умниками» – аж расцеловать его хочется за то, что он делает, являясь, по сути, альтернативой царящему ширпотребу. Меня настораживает отупляющее и усредняющее влияние телевидения на подрастающее поколение. Однако я очень верю в регенерационные возможности организма. Это как с плохой выпивкой и несвежим оливье – организм поглощает, поглощает, но в какой-то момент говорит: «Нет, ну так больше нельзя, все это надо бы из себя возвратить…» Возвратить и забыть.

Есть еще одна вещь, которую я раньше не решался совсем недвусмысленно, что ли, обозначить. Связана она со скоростью моего профессионального взлета, когда первая же работа на профессиональной сцене позволила мне перемахнуть сразу через несколько ступеней даже не развития, а признания. Если говорить жанром комикса, получилось так, что среди тех артистов «Современника», которые были выдвинуты на ставку в 150 рублей, были и состоявшийся артист Женя Евстигнеев, который был старше меня на девять лет, и я…