Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Олег Табаков cтр.№ 9

В девяносто четвертом году Машков выпустил свой самый знаменитый, самый яркий спектакль в подвальном театре по пьесе Олега Антонова «Смертельный номер» в замечательном оформлении Саши Боровского.

Все пятеро, начиная с исполнителя самой маленькой роли Клоуна Сережи Угрюмова, сразу заиграли радостно и талантливо. Андрей Панин, Виталий Егоров, Сергей Беляев, Андрей Смоляков сосуществовали на сцене «в охотку», не уставая при этом трезво и серьезно оценивать себя, ухитряясь не попадать в броню канонизированного рисунка, несмотря на всю сложность и изощренность постановочной ткани спектакля.

Возможно, следует отметить и другое.

Четырем клоунам – Белому, Рыжему, Черному и Толстому – предоставлялись достаточно обширные возможности как в смысле текста, так и в смысле последовательности и определенности линии каждого. Но, на мой взгляд, для полного лирического самовыражения актерам не хватило настоящей драмы, настоящей глубины историй. Я не театральный критик, поэтому всегда говорю только то, что вижу. Это вопрос обсуждаемый, а извлекать из подобного некий урок всегда должны сами участники действия.

Судьба «Смертельного номера» складывалась непросто. Такой спектакль должен был играться три-четыре раза в месяц. Но он шел один-два раза, а иногда и реже, поскольку Малая сцена Художественного театра, идеально приспособленная для него, предоставлялась нам и не регулярно, и не всегда – у Художественного театра было много собственных спектаклей, стоящих в очереди для показа на этой сцене. Это и затрудняло полноценную, полнокровную жизнь спектакля «Смертельный номер». И хотя он был достаточно шумно встречен критиками, успел побывать на фестивалях в Берлине, Торонто, Зальцбурге, объездить много других городов и весей, в итоге живой, нормальной жизнью почти не жил… Каждому спектаклю необходимо регулярное общение со зрителем, ибо только наличие этой двусторонней связи обеспечивает поддержание его жизненного тонуса. Как поется в песне Юрия Антонова, «только в полетах живут самолеты».

Однако мило моему сердцу было то, что ребята каждый раз волновались, переживали за этот спектакль и были готовы играть его в любое время почти всегда. Это подтверждало уровень освоения профессии и говорило о том, что актеры, участвующие в спектакле, стали старше. Конечно, Сергею Угрюмову была отведена более скромная роль в спектакле, но уже тогда было ясно, что у Сережи все еще впереди. У него редкая смешная драматическая индивидуальность. Даже когда Угрюмов играет не слишком большие роли, он бывает на редкость грамотен и значителен. Он настоящий, что мне в нем особенно дорого.

«Смертельный номер» стал одной из несомненных вершин, покоренных подвальным театром.

Не менее ярким было существование поставленных режиссером Адольфом Шапиро спектаклей по пьесам Алексея Максимовича Горького «Последние» и «На дне». Так же, как и спектакли, поставленные Володей Машковым, эти постановки выдержали испытание временем.

Пьеса «На дне» является одним из самых совершенных произведений мирового театрального репертуара. А «Последние» – это более локальная и более русская, что ли, драматическая история.

Изначально существовал взгляд на эту пьесу как на некий трагифарс. У нас же получилась тяжелая драма отцов и детей. Подробные детали бытовой и психологической жизни семьи Ивана Коломийцева контрастировали с музыкой крошечного духового оркестра, подчас возникающей в самые неподходящие моменты как фон для самых парадоксальных ситуаций, выделяя пропасть, разверзшуюся между родителями и их детьми. Лично я понимаю название пьесы как надежду родителей на то, что их последние, то есть младшие, дети обретут взаимопонимание с ними. Но нет, этого не происходит. Им никогда не понять и не простить друг друга.

При распределении ролей (а я всегда довольно активно принимаю в этом процессе участие как руководитель театра) я назначил себя на роль Ивана Коломийцева, а Ольгу Яковлеву – на роль Софьи Коломийцевой. Делая это, я прежде всего предполагал весьма важный поворот событий: обычно две эти роли, особенно в советских театрах, играли хорошие, известные актеры с так называемым отрицательным обаянием. Но обстоятельство это априори дискредитировало персонажи, заранее снижая уровень размышления. В конечном итоге речь ведь идет не о плохих родителях, а о трагедии жизни, ибо эта конкретная драма есть некая частность, исключение из правил, рассматриваемое Горьким серьезно и глубоко. Так вот, в сознании зрителей Яковлева и Табаков во многом ассоциировались с их молодыми героями, отстаивавшими достоинство, истину, веру, надежду и любовь, то есть воплощавшими образы желанных героев нашего времени. И вдруг – «Последние»… Для меня самого это назначение было весьма важным свидетельством уровня нашего размышления о жизни.

Второе немаловажное обстоятельство – соблюдение принципа «слоеного пирога» в этом спектакле. Под «слоеным пирогом» я подразумеваю участие артистов всех поколений: Табаков на момент выхода спектакля в 1995 году – шестидесятилетний, Яковлева и Киндинов – пятидесятилетние, старшие дети – сорокалетний Смоляков, тридцатилетние Зудина и Тимохина, младшие – Шульц и Безруков – двадцатилетние.

Прекрасной была в этом спектакле работа и у Марины Зудиной, расширившая представления об ее актерских возможностях, так бы я диалектично сформулировал. В «Последних» очень удачно дебютировала в роли няньки Наталия Дмитриевна Журавлева, перешедшая к нам из Ленкома. Все это вместе с неторопливой, достаточно подробной и стремящейся к серьезному, глубокому анализу режиссурой Шапиро не сразу, но выросло в спектакль настоящего, высокого стиля.

Серьезность психологического поиска, «настоящесть» взаимоотношений и глубина проживания, на которую были сориентированы актеры, дали свои результаты. Мы играли «Последних» на фестивале в совершенно не ведающем русского языка Риме, но были поняты и приняты. На пути этого спектакля возникали интересные и трудные испытания, которые он выдерживал, прежде всего из-за своей верно выбранной методологической направленности.

Впоследствии спектакль был поощрен многими наградами: Ольга Яковлева получила Государственную премию, я – Национальную театральную премию «Золотая маска», а потом мы с целой группой актеров были награждены Премией Москвы. Но все это внешняя атрибутика, главное же то, что на каждом спектакле «Последних» для желающих его увидеть не хватало места, и каждый раз несколько человек смотрели его, стоя вдоль стены нашего маленького зала.

И это продолжалось все восемь лет, пока жил спектакль. Как человек театра могу свидетельствовать, что так не бывает, ведь это не комедия, не развлекательная драматургия, не пьеса с раздеванием или с героями, имеющими нетрадиционную сексуальную ориентацию. Это, наконец, не самая лучшая пьеса талантливого русского драматурга Алексея Максимовича Горького. Но, наверное, тем серьезнее достоинства этого спектакля и его режиссера Адольфа Шапиро, который спустя пять лет, в 2000 году, был приглашен мною для постановки еще одной пьесы Горького – «На дне».

«На дне» – пьеса великая. Ее смело можно назвать упражнениями для роста актера. Такие огромные она дает перспективы профессионального роста актерам, занятым в ней. В ней та самая проблематика, через которую актеры приобретают бесценные умения, обогащая свою оснащенность. Людям необходима эта живая, больная, современная, горькая, мудрая и, несмотря на весьма трагический финал, оставляющая надежду на совершенствование человека пьеса. Для меня она, как всякое большое художественное произведение, звучит призывом к состраданию. Опровержением мыслей соцреалистического замеса насчет того, что человека надо «не жалеть… не унижать его жалостью…», что, собственно, было ложью по отношению к национальному характеру, по отношению к душевной потребности русского человека, который «жалеет – значит, любит», и было явным привнесением из немецкой рациональной философии. Да и события XX века с его апокалиптическим уничтожением человеческого достоинства, с его пренебрежением к человеческой жизни – все это как нельзя лучше иллюстрирует вечность проблематики пьесы Горького. Один поляк, переживший Освенцим, написал: «“Человек звучит гордо”, – писал Максим. Мне били в морду…» Казалось бы, конец века должен был закрыть эту проблему. Ан нет. Нет. В свои семьдесят семь лет я с сожалением констатирую, что человек мало меняется от Рождества Христова. Полагаю, что человек должен быть готов и к тому, что в морду бьют по-прежнему и что цена жизни – копейка… Но как говорил другой наш современник, «мы – не диагноз, мы – боль», и в этом смысле нельзя найти лучшего материала для театральной работы, нежели пьеса Горького «На дне».