Великие мусульманские империи. История исламских государств Ближнего Востока, Центральной Азии и Африки | Бертольд Шпулер, Ханс Кисслинг | страница 36 | we-believe-russia.ru

Гарантией турецкого влияния являлись оджаки — боевые единицы вооруженных сил Османской империи, составлявшие костяк сухопутных армий. Они, строго говоря, не были янычарами, хотя пользовались теми же привилегиями. Янычаров набирали из детей, захваченных во время войны или отданных вместе с данью, а йолдашей Северной Африки набирали уже взрослыми, и далеко не всегда в Малой Азии, по распоряжению султана. Рождение и образование не имели значения. После зачисления в армию эти говорившие на турецком языке волонтеры продвигались по служебной лестнице по старшинству. Оджаки (что в переводе значит очаг, в котором готовится рис для общественной трапезы) обеспечивались государством и считались элитными подразделениями, оплата которых являлась одной из главных статей государственного бюджета. Неженатые мужчины жили в удобных казармах, а женатые — в отдельных домах. В поле поддерживалась строжайшая дисциплина, и никто никогда не сомневался в военной ценности оджаков. Но они требовали всевозможных вольностей после победы и часто вели себя самонадеянно и заносчиво. В некоторых отношениях они напоминали французский Иностранный легион более позднего периода. Власть Порты олицетворял паша, которому помогал диван. Государственные документы начинались следующим образом: «Мы, паша и диван непобедимого корпуса янычар». Их влияние сдерживалось важностью корсаров, людей капудан-рейса, или адмирала, который назначался султаном. Важность корсаров объяснялась величиной их вклада в государственные финансы и личное обогащение. С прекращением великой борьбы между Испанией и Турцией и упадком власти в Константинополе регентства быстро пришли к тому, что может быть названо «статусом доминиона», в котором паша, направленный Портой, как генерал-губернатор в бывших британских доминионах, имел скорее почетное положение, чем реальную власть. Традиции и конституции привели регентства к тому, что они превратили каперство в отрасль промышленности и вскоре стали дерзко настаивать на своем праве продолжать операции против судоходства тех стран, с которыми у Османской империи был заключен мир. Здесь также можно провести параллель с развитием мальтийского государства рыцарей ордена Святого Иоанна. В 1741 году, к примеру, французское правительство оказало давление на рыцарей, требуя, чтобы они отказались от каперской деятельности в Леванте, поскольку провоцировали репрессии против французского судоходства. В случае с регентствами ослабленная Порта часто не могла отстоять свои взгляды.

В таких обстоятельствах история Алжира в XVII веке часто изображалась как серия пиратских бесчинств, за которыми следовали заслуженные наказания. На самом деле британская демонстрация силы против Алжира в 1622, 1652 и 1672 годах, французская — в 1661, 1665, 1682, 1683 и 1688 годах, а также французское вторжение в Джиджель в 1664 году оказались катастрофичными для нападавших. Недавние исследования, однако, показали, что проблема требует дальнейшего тщательного изучения, прежде чем будет вынесен окончательный вердикт. Так, демонстративные действия сил под командованием сэра Роберта Мэнселла в 1622 году, вероятно, были вызваны как аргументами европейской политики, так и алжирским каперством. В 1623 году был заключен мирный договор с Алжиром, который африканцы скрупулезно соблюдали в течение пяти лет, несмотря на его нарушение англичанами. Вероятно, из-за этого Карл V в 1628 году издал прокламацию, запрещающую атаки на алжирское, а также на тунисское (из Сале или Тетуана) судоходство. Ее, так же как и мирный договор, английские капитаны, судя по всему, игнорировали. В 1629 году уведомили за двенадцать месяцев о прекращении действия мирного договора. В последовавшей войне имел место алжирский рейд на маленький ирландский порт Балтимор (1631), во время которого 89 или больше человек были увезены в рабство в Алжир. Между тем в 1621 году инструкции, данные сэру Томасу Роу, направленному в Египет послом, в основном касались европейских дел, но также относились к мерам, которые следовало принять против «наглости пиратов Туниса и Алжира». В 1628 году, однако, в свете зарубежного опыта посол заговорил о необходимости договориться с алжирцами, сообщив своему правительству, что «…иначе у нас не останется друзей и мы нигде не сможем получить ни капли воды». В заключение он отметил, что если «в Англии не будет установлен порядок и не будет возможности обуздать морских разбойников, честь их величеств будет задета, и вся наша торговля многое потеряет»^[21].

Из этих и аналогичных свидетельств ясно, что нападения имели место не только с одной стороны. Большую роль играли религиозные предрассудки. Но в то же самое время и христианские, и мусульманские государства, периодически предлагая создать общий фронт против иноверцев, всегда были готовы заключить союз через линию фронта. Позднее, в 1654 году, попытка Кромвеля решить проблемы, связанные с регентствами (так же как с тосканскими и мальтийскими налетами) посредством ультиматума, подкрепленного военно-морскими силами, не имела успеха, хотя впоследствии постоянное присутствие британцев на Средиземном море способствовало некоторому улучшению отношений. Мир, заключенный с Алжиром в 1682 году, в конце концов привел к вполне удовлетворительному положению дел, которое оставалось таковым больше века.

Последняя четверть XVI и первая половина XVII века стали свидетелями максимального развития североафриканского пиратства. Интересно, что на протяжении всего этого периода капитаны кораблей, мастера в арсенале, секретари в администрации, дворцовые чиновники и прочие высокопоставленные персоны в основном были европейского происхождения. Одни обратились в ислам, и современные европейцы называли их ренегатами, другие были христианскими рабами. Алжир на самом деле был в высшей степени многонациональным городом. Испанский бенедиктинец Хаэдо, охарактеризовавший город, писал, что говорящее на турецком языке мусульманское население состоит из турок (то есть мусульман) по рождению и турок по профессии. Среди первых он отдает предпочтение выходцам из европейских, а не азиатских провинций. Мусульман по профессии, иными словами, тех, у кого родители были христианами или иудеями, насчитывалось намного больше, чем по рождению. В их число, писал он, входили испанцы и итальянцы из самых разных провинций Испании и Италии и, кроме того, русские, румыны, болгары, венгры, богемцы, скандинавы, ирландцы, англичане, шотландцы, португальцы, славяне, албанцы, боснийцы, греки, критяне, сирийцы, копты и даже «абиссинцы пресвитера Иоанна», а также бразильцы и южноамериканцы. В то время как некоторые из них выбрали ислам, чтобы улучшить свое положение рабов, а другие были захвачены в плен детьми и воспитывались в мусульманской вере, довольно много людей сделали свободный выбор. Объяснение, возможно, заключается в том, что жизнь в Алжире давала людям низкого происхождения намного больше возможностей для продвижения вверх по социальной лестнице, чем жизнь в Европе.