История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 109

Итак, все усилия конституционалистов и опасность, которой они подвергались, не принесли никакой пользы. Лафайет жестоко скомпрометировал себя. Было уже известно, что он уговорил Люкнера идти в случае надобности на столицу. Сам Люкнер, призванный в собрание, сознался в этом Комиссии двенадцати. Старик был слаб, настроение его изменялось. Каждый раз, как он переходил из рук одной партии в руки другой, он давал вырвать у себя признание во всем, что слышал и говорил накануне, потом извинялся в своих признаниях тем, что плохо знает французский язык, плакал и жаловался, что окружен одними крамольниками. Гюаде изловчился и заставил его признаться в предложениях Лафайета, а Бюро де Пюзи, обвиненного в том, будто он служил в этом деле посредником, потребовали к ответу. Это был один из друзей и офицеров Лафайета; он от всего твердо отказался и сделал это таким тоном, который убедил собрание в том, что ему не были известны переговоры начальника. Вопрос о том, предать ли Лафайета суду, был пока отсрочен.

Подходил день, назначенный для прений о низложении; план восстания был установлен, и все его знали. Марсельцы из своей слишком отдаленной казармы переселились в секцию кордельеров, где помещался клуб с тем же названием. Таким образом, они располагались в центре Парижа и весьма близко к месту действий. Два муниципальных чиновника оказались настолько смелы, что велели раздать патроны заговорщикам; словом, всё было готово к 10 августа.

Восьмого августа провели последнее совещание по поводу участи Лафайета: он был освобожден от суда большинством голосов. Несколько депутатов, раздраженные таким исходом дела, потребовали поименной переклички, и опять оказалось 446 голосов в пользу генерала, а против 224. Народ, возмущенный этим известием, столпился у входа в залу, ругал выходящих депутатов, в особенности известных как члены правой стороны – Воблана, Жирардена, Дюма и других. Со всех сторон выражали возмущение народным представительством и вслух говорили, что нечего ждать спасения от собрания, оправдавшего изменника Лафайета.

На следующий день между депутатами заметно необычайное волнение. Те из них, кто накануне подвергся поруганиям, жалуются лично или письменно. В ответ на донесение о том, что депутат Босарон едва не был повешен, с трибун раздается зверский хохот; когда вслед за тем докладывают, что депутат Жирарден получил удар, те самые люди, которые знали об этом лучше всех, осведомляются, как и куда. «Разве неизвестно, – спокойно отвечает Жирарден, – что подлецы бьют не иначе как сзади?» Наконец один из членов требует перехода к очередным делам. Однако собрание постановляет позвать прокурора-синдика коммуны Редерера и возложить на него обязанность, под личную его ответственность, охранять безопасность и неприкосновенность членов собрания.

Кто-то предлагает сделать запрос парижскому мэру о том, может ли он обеспечить общественное спокойствие. Гюаде возражает, что в таком случае следует сделать еще один запрос и заставить его заявить, может ли он отвечать за безопасность и неприкосновенность территории.

Между тем среди всех этих противоречивых предложений легко было видеть, что собрание страшилось решительной минуты и сами жирондисты предпочли бы, чтобы низложение состоялось путем прений, а не сомнительного и кровопролитного нападения. Но вот является Редерер и объявляет, что одна секция решила бить в набат и идти на собрание и на дворец Тюильри, если не будет постановлено низложение. Петион всходит на кафедру, не высказывается положительно, но намекает на темные замыслы, перечисляет предосторожности, принятые для предупреждения грозящих движений, и обещает снестись с директорией департамента и принять предлагаемые им меры, если они покажутся ему лучше мер, принятых муниципалитетом.

Петион, как и все его приятели-жирондисты, предпочел бы приговор собрания неверному бою против дворца. Так как почти не подлежало сомнению, что большинство подаст голос в пользу низложения, то ему хотелось остановить исполнение планов комитета федератов. Поэтому он явился в наблюдательный комитет якобинцев и уговаривал Шабо приостановить восстание, на том основании, что жирондисты решили действовать в пользу низложения и немедленного созыва Национального конвента, что они уверены в большинстве и не следует рисковать нападением, исход которого все-таки сомнителен. Шабо ответил, что ничего нельзя надеяться получить от собрания, оправдавшего злодея Лафайета, что он, Петион, дает себя обманывать друзьям, что народ, наконец, твердо решил сам себя спасти и набат ударит в предместьях в тот же вечер.

– Значит, вы вечно будете делать глупости? – возразил Петион. – Горе вам, если восстание состоится! Я знаю ваше влияние, но и я имею некоторое влияние, и я его употреблю против вас.

– Вы будете арестованы, – отвечал Шабо, – вам не дадут действовать.

Возбуждение умов действительно было слишком велико, чтобы опасения Петиона могли быть оценены и его влияние могло подействовать. Весь Париж находился в волнении; барабан бил тревогу во всех кварталах; батальоны гвардии собирались и отправлялись на свои посты в весьма различном настроении. Секции наполнялись не большинством граждан, а наиболее пламенными сторонниками низложения. Центральный комитет федератов разместился на трех пунктах. Фурнье с несколькими другими был в предместье Сен-Марсо; Сантерр с Вестерманом занимали предместье Сент-Антуан; наконец, Дантон, Камилл Демулен и Карра стали с марсельским батальоном у Клуба кордельеров. Барбару, расставив разведчиков в собрании и около дворца, приготовил курьеров для немедленной отправки на юг. Сам он, кроме того, запасся ядом – так мало были уверены в успехе – и ждал в Клубе кордельеров результата восстания. Где был Робеспьер, неизвестно. Марата Дантон спрятал в один из подвалов, а сам завладел ораторской кафедрой Клуба кордельеров.

Каждый был в нерешительности, как всегда перед принятием важного решения. Но Дантон, соразмеряя свою смелость с огромным значением настоящего события, гремел не умолкая; он перечислял все злодеяния двора, напоминал о его ненависти к конституции, его обманчивые речи, лицемерные обещания, всегда опровергаемые делами, наконец, его очевидные махинации с целью привести во Францию иноземцев. «Народ, – говорил он, – может прибегнуть уже только к самому себе, ибо конституции недостаточно, а собрание оправдало Лафайета; значит, вам остается спасать самих себя. Спешите же! Ибо в эту самую ночь клевреты, скрытые во дворце, должны сделать вылазку против народа и перерезать его, прежде чем выйти из Парижа и уйти в Кобленц. Спасайтесь же! К оружию! К оружию!»

В эту минуту неподалеку раздается выстрел, крик «К оружию!» делается общим, восстание провозглашается открыто. Это произошло в половине двенадцатого ночи. Марсельцы строятся у ворот кордельеров, завладевают пушками, и число их увеличивается с приходом огромной толпы. Камилл Демулен и другие бросаются бить в набат, но не находят одинакового рвения во всех секциях. Они стараются воспламенить усердие; вскоре секции собираются и назначают комиссаров, которым поручают отправиться в ратушу, сменить прежний муниципалитет и овладеть всей властью. Наконец народ бежит к колоколам, силой завладевает ими. Зловещий звук раздается по всей громадной столице, переходит от улицы к улице, из здания в здание, призывая депутатов, должностных лиц, граждан к их местам, достигает дворца и там возвещает, что близка роковая ночь – ночь страшная, бурная, кровавая, последняя ночь, проведенная государем под кровом отцов своих!..