История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 143

Блестящие салоны, где, бывало, знаменитые прежде люди наслаждались своей славой, где в течение всего предыдущего столетия слушали Вольтера, Дидро, д’Аламбера и Руссо и рукоплескали им, – эти салоны более не существовали. Оставалось общество госпожи Ролан, у которой собирались все жирондисты – красавец Барбару, остроумный Луве, степенный Бюзо, блистательный Гюаде, увлекающий Верньо. Там еще господствовали занимательные беседы, чистый язык, изящные манеры. Министры собирались там два раза в неделю за скромным обедом. Это новое республиканское общество, которое к прелестям старинной Франции присоединяло серьезность новой, должно было в скором времени отступить перед демагогической грубостью.

Дюмурье участвовал в одной из этих простых трапез; сначала ему было несколько неловко с прежними друзьями, которых он отстранил от правительства, и с хозяйкой, которая казалась ему слишком строгою и сама находила его слишком вольным. Но он вел себя с обычным тактом и был особенно тронут искренним радушием Ролана.

После общества жирондистов одно еще только общество пережило уход старой аристократии. Почти все артисты сделались горячими поборниками революции, которая мстила за них пренебрегавшему ими дворянству и сулила милости лишь одной гениальности. Они, в свою очередь, приняли Дюмурье и дали в его честь вечер, на который собрались все таланты, бывшие тогда в столице. Но этот праздник был прерван странным эпизодом, возбудившим столько же отвращения, сколько и удивления.

Марат, всегда готовый заподозрить всякого, был недоволен генералом. Ожесточенно поносивший всех, кто пользовался расположением публики, он всегда вызывал своими отвратительными ругательствами опалу, уже постигшую столько народных вождей. Мирабо, Лафайета, Байи, Петиона, жирондистов – он всех их исступленно ругал, когда они находились еще на верхушке популярности. Он особенно разошелся после 10 августа и как ни был возмутителен для порядочных и благоразумных людей, как ни казался странен даже рьяным революционерам, однако начинал иметь некоторый успех и зазнавался, считая себя в некотором роде человеком государственным, существенно необходимым новому порядку вещей. Часть жизни Марат проводил за собиранием всяких слухов и распространением их через свой листок, в остальное время носился по присутственным местам, замаливая грехи администрации против народа.

В одном из листков он описывал публике свою ежедневную жизнь и говорил, что задавлен занятиями; что в сутки он посвящает сну только два часа и еще один час – еде да домашним заботам; что сверх часов, принадлежащих его обязанностям как депутата, он постоянно тратит по шесть часов в день на то, чтобы принимать жалобы множества несчастных и притесненных людей и давать им ход, а в остальные часы читает прорву писем и отвечает на них, записывает свои наблюдения о текущих событиях, принимает доносы, наконец, составляет номер газеты и занимается сочинением большого труда. Марат уверял, что в течение последних трех лет не позволил себе ни одной четверти часа развлечения: невольно содрогаешься, как подумаешь, что может наделать в революционное время такой безудержный ум рука об руку с такою пожирающей энергией!

Марат видел в Дюмурье только распущенного аристократа, которому отнюдь не следует доверять. В довершение всего он узнал, что генерал очень жестко расправился с двумя батальонами добровольцев, которые убивали дезертиров-эмигрантов. Недолго думая, он отправляется в Клуб якобинцев, доносит на генерала и требует двух комиссаров, чтобы идти к нему с допросом. Ему дают Монто и Бентаболя, и они отправляются. Дюмурье нет дома. Марат бежит по всем театрам, наконец узнает, что генерал на вечере, который дается в его честь у мадемуазель Кандейль, знаменитой певицы. Марат, нимало не колеблясь, идет туда, несмотря на свой отвратительный костюм. Экипажи, отряд Национальной гвардии перед домом, присутствие главнокомандующего Сантерра, множества депутатов, приготовления к пиру – всё это его только еще больше раззадоривает. Он смело входит и требует Дюмурье. Вид его возбуждает общий ропот. При его имени исчезает множество лиц, которые, как он уверяет, избегают его обличающих взоров.

Марат подходит прямо к Дюмурье и с живостью обращается к нему, требуя отчета в его поступках относительно двух батальонов. Генерал глядит на него, потом с пренебрежительным любопытством произносит: «А! Так это вас зовут Марат!..» Он еще раз оглядывает его с головы до ног и поворачивается спиной, не удостаивая более ни словом. Сопровождающим же Марата якобинцам, которые кажутся повежливее, Дюмурье дает требуемое объяснение и вполне удовлетворяет их. Марат, напротив, вовсе не удовлетворенный, кричит и беснуется в прихожей, бранит Сантерра, говоря, что он при генерале исполняет лакейскую должность; обрушивается на гвардейцев, способствующих блеску празднества, и уходит, угрожая своим гневом всем аристократам. В тот же день он описывает в своей газете эту нелепую сцену, которая так хорошо рисует положение Дюмурье, неистовство Марата и нравы того времени.

Дюмурье пробыл в Париже четыре дня и так и не смог ни о чем договориться с жирондистами, хотя имел между ними задушевного друга в лице Жансонне. Он только посоветовал последнему помириться с Дантоном как с человеком сильным и способным, несмотря на свои пороки, быть со временем наиболее полезным порядочным людям. Дюмурье не лучше поладил и с якобинцами, которые ему опротивели и сами относились к нему подозрительно из-за его предполагаемой дружбы с жирондистами. Итак, приезд в Париж мало поправил его дела с обеими партиями, зато в военном отношении был ему полезен.

По своему обыкновению Дюмурье задумал общий план, который был принят исполнительным советом. Согласно этому плану, Монтескью следовало держаться возле Альп и утвердить цепь их окончательной границей, довершая завоевание Ниццы и стараясь сохранить нейтралитет со Швейцарией. Бирону надо было послать подкрепление, чтобы он мог охранять Рейн от Базеля до Ландау. Отряд из 12 тысяч человек под начальством генерала Менье, должен был подойти к Ктостину с тыла, чтобы сохранить ему свободу сообщения. Келлерману предписывалось оставить квартиры, быстро пройти между Люксембургом и Триром, чтобы поспешить в Кобленц, то есть сделать то, что ему уже советовали и что они с Кюстином должны были бы уже давно исполнить. Наконец, сам Дюмурье собирался начать наступательные действия и с 80 тысячами завоевать Бельгию, чтобы дополнить ею французскую территорию. Стало быть, на всех границах, защищенных благодаря ландшафту, военные действия предполагалось вести оборонительно, а наступать на одной только открытой границе, нидерландской, там, где, по словам Дюмурье, можно было защищаться, лишь выигрывая сражения.

Он добился того, что отбросили нелепую мысль о лагере под Парижем и всё собранное – людей, орудия, припасы – решили перевезти во Фландрию с прибавлением башмаков, шинелей и шести миллионов деньгами для выдачи жалованья солдатам до вступления в Нидерланды. Генерал уехал обратно 16 октября, несколько разочарованный так называемой «благодарностью общества», еще меньше ладя с различными партиями, чем прежде, и едва вознагражденный за свою поездку несколькими военными распоряжениями, сделанными по его указаниям.

Конвент продолжал действовать против коммуны, торопил обновление ее состава, присматривал за всеми ее действиями. Петиона выбрали мэром большинством в 13 889 голосов, тогда как за Робеспьера оказалось всего 23 голоса, за Бийо-Варенна – 14, за Паниса – 80, а за Дантона – 11. Однако не следует измерять популярность Робеспьера и Петиона по этой разнице, потому что народ уже привык видеть в одном из них мэра, а в другом – депутата. Тем не менее это громадное преобладание все-таки доказывает, какой популярностью еще пользовался предводитель жирондистской партии. Не забудем сказать, что два голоса было подано за Байи, – странный знак памяти о добродетельном деятеле 1789 года! Петион отказался принять должность: он был слишком утомлен судорогами коммуны и предпочитал работу в Национальном конвенте.