История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 54

Как мы уже сказали, не оставалось больше возможности затеять большой заговор около короля, потому что аристократия обратилась в бегство, а двор был окружен собранием, народом и милицией. Следовательно, недовольные могли совершать только частные попытки. Они разжигали неудовольствие офицеров, привязанных к старым порядкам, тогда как солдаты, для которых каждая перемена становилась выигрышем, склонялись к новым. Между войсками и чернью случались жестокие схватки; нередко солдаты выдавали своих начальников толпе, которая убивала их. Иной раз, когда городские коменданты вели себя с некоторой ловкостью и присягали в верности новой конституции, недоверие счастливо успокаивалось и равновесие восстанавливалось.

Духовенство наводнило Бретань протестами против отчуждения его имущества. Прилагались все старания, чтобы возбудить остаток религиозного фанатизма в провинциях, где еще господствовало древнее суеверие. Парламенты тоже были пущены в ход и в последний раз испытали свое влияние. Их каникулы были продлены собранием, потому что, собираясь распустить парламенты, депутаты не хотели быть поставлены перед необходимостью с ними спорить. Вакационные палаты ^[43] разбирали дела в их отсутствие. В Руане, Ренне, Нанте эти палаты издавали постановления, в которых оплакивали разрушение древней монархии и нарушение ее законов, а затем, не называя собрания, как будто указывали на него как на источник всех зол.

Палаты призвали к барьеру и им сделали деликатные выговоры. Реннская палата, как наиболее виновная, была объявлена неспособной исправлять свою должность. Палата Меца тонкой инсинуацией дала почувствовать, что король несвободен: в этом, как мы говорили, заключалась вся политика недовольных. Не имея возможности использовать для своих целей особу короля, они старались представить его как бы в угнетенном положении и этим думали отнять силу у законов, на которые он, по-видимому, соглашался. Сам Людовик XVI как будто уступил этой политике. Он хотел вернуть своих лейб-гвардейцев, отпущенных 5 и 6 октября, и держал при себе караулы из национальной милиции, среди которой знал, что находится в безопасности. Его намерением было казаться пленным. Парижская коммуна расстроила эту вполне мелкую хитрость, попросив короля призвать обратно свою гвардию, но он отказался под разными предлогами и через посредство королевы.

Начался 1790 год, повсеместно ощущалось волнение. С 6 октября три месяца протекли довольно спокойно, но теперь, казалось, опять начиналось беспокойство. За каждой сильной встряской следует отдых, за отдыхом – маленькие кризисы, ведущие к более важным кризисам. В смутах обвиняли духовенство, дворянство, двор, даже Англию. Наемные отряды Национальной гвардии сами заразились этим тревожным состоянием. Несколько солдат, собравшихся на Елисейских Полях, потребовали прибавки жалованья. Лафайет, всегда и всюду успевавший, прискакал, разогнал их, наказал и восстановил порядок в своем войске, верном, несмотря на эти небольшие нарушения дисциплины.

Особенно много было речей о заговоре против собрания и муниципалитета. Предполагаемым главой заговора являлся маркиз Фавра. Он был с шумом арестован и предан суду Шатле. Тотчас же распустили слух, будто замышляли убить Байи и Лафайета; будто тысяча двести лошадей были приготовлены в Версале для похищения короля; будто целая армия швейцарцев и пьемонтцев должна была встретить его и идти на Париж. Поднялась тревога, стали говорить, будто Фавра – агент самых высокопоставленных лиц. Подозрения обратились на Месье, графа Прованского, брата короля: Фавра прежде служил в его гвардии и устраивал для него не один заем. Граф, испуганный общим волнением, явился в ратушу, протестовал против направленных на него инсинуаций, объяснил свои сношения с Фавра, напомнил о своем всегдашнем расположении к народу, обнаруженном еще в собрании нотаблей, и просил, чтобы судили о нем не по слухам, а по его известному и неизменному патриотизму. Рукоплескания заглушили его речь, и толпа проводила его до его дома.

Процесс Фавра между тем продолжался. Маркиз Фавра объездил всю Европу, женился на иностранной княжне и всё строил планы для поправки своих обстоятельств.

Свидетели, которые обвиняли его, в точности излагали его последний план. Убийство Байи и Лафайета, по-видимому, входило в этот план; но не было доказательств того, чтобы действительно были заготовлены тысяча двести лошадей или чтобы швейцарские и пьемонтские войска действительно двинулись. Однако обстоятельства не благоприятствовали Фавра. Суд Шатле недавно освободил Безенваля и других, замеченных в заговоре 14 июля, и публика была недовольна. Впрочем, Лафайет успокоил судей, уговорил их судить по совести и обещал, что приговор будет исполнен, каким бы он ни был.

Этот процесс вновь вызвал подозрения против двора. Новые происки его доказывали, что он неисправим, даже в Париже он не переставал интриговать. Поэтому королю посоветовали сильную меру, которая удовлетворила бы общественное мнение.

Четвертого февраля 1790 года всё собрание удивилось, увидев несколько изменений в зале заседаний. Ступени президентской эстрады были покрыты ковром, усеянным лилиями. Кресло секретаря поставили пониже. Президент стоял подле кресла, обыкновенно им занимаемого. «Король идет!» – вдруг объявляют привратники, и в ту же минуту Людовик XVI входит в залу. Собрание встает и встречает его рукоплесканиями. Трибуны наполняются сбежавшимися зрителями, публика наводняет и прочие части залы и с величайшим нетерпением ждет королевской речи. Людовик XVI говорит стоя, собрание слушает его сидя. Он сначала напоминает о смутах, раздиравших Францию, об усилиях, которые он предпринимал, чтобы унять их и обеспечить процветание народа; он перечисляет труды представителей, причем замечает, что сам старался сделать то же в провинциальных собраниях; наконец доказывает, что сам давно изъявлял желания, ныне сбывшиеся. Король присовокупляет, что считает своим долгом формально присоединиться к представителям нации в тот момент, когда ему представлены декреты, имеющие целью учредить в государстве новые порядки, и говорит, что всеми силами будет споспешествовать успеху этого обширного предприятия, а всякая попытка к противному стала бы преступлением и была бы всеми средствами преследуема.

При этих словах раздаются рукоплескания. Король продолжает и, припоминая принесенные жертвы, приглашает всех понесших какие-либо потери последовать его примеру, покориться и находить вознаграждение в тех благах, которые новая конституция сулит Франции. Когда же он, пообещав защищать эту конституцию, присовокупляет, что сделает и больше, что заодно с королевой с малолетства подготовит ум и сердце своего сына к новым порядкам и приучит его находить свое счастье в счастье французов, – тогда со всех сторон раздаются крики любви, все руки простираются к королю, все взоры ищут мать и дитя, восторг овладевает всеми.

Король оканчивает свою речь, призывая к согласию и миру «добрый народ, которым он любим, как его уверяют, когда хотят утешить его в его печалях». При этих последних словах все присутствующие разражаются благодарными криками. Президент в краткой ответной речи выражает бурные чувства, наполняющие все сердца. Толпа провожает короля до Тюильри. Собрание постановляет принести благодарность королю и королеве. Возникает новая мысль: Людовик XVI обязался соблюдать и охранять конституцию – тогда и депутатам весьма кстати будет тут же поклясться в том же. Предлагается гражданская присяга, и каждый депутат клянется «быть верным нации, закону и королю и всеми силами поддерживать конституцию, постановленную Национальным собранием и принятую королем». Депутаты, представлявшие торговые круги, в свою очередь просят разрешения принять присягу; трибуны и амфитеатр следуют тому же примеру, и со всех сторон слышится одно слово: «Клянусь!»