Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г. - читать онлайн книгу. Автор: Василий Маклаков cтр.№ 2

Сходство шло еще глубже. «Освободительное движение» не заслуживало бы ни своего имени, ни своего места в истории, если бы целью его было не обновление России, не водворение в ней права как высшего руководителя общежития, а замена одной «воли», т. е. «произвола», другой. Из какой бы социальной среды ни вышел новый неограниченный повелитель России, какие бы цели он ни ставил себе, его «произвол» остался бы произволом, и при нем не создалось бы ни «правового порядка», ни «правовой атмосферы». Зло Самодержавия, которое со времен Сперанского все же хотело противопоставлять себя «деспотии» и сочетать Самодержавие с управлением «на твердом основании законов», заключалось именно в том, что, по силе наших законов, Самодержец мог изданные им самим законы, не отменяя их, – нарушать. Он считал себя выше их. Этой аномалии уже не было в Основных законах 1906 года; уже по тому одному они были настоящей «конституцией» и делали впервые правовое государство в России возможным.

Первая Дума этого не оценила. Она претендовала на то, чтобы ее воля считалась выше законов. В своей реплике на декларацию Набоков называл Думу не Законодательной палатой, а «законодательной властью». В запросе о черносотенных телеграммах критика Думы квалифицировалась как «дерзостное неуважение», технический термин закона, применяемый только к «Верховной Власти».

Это не было только плохою редакциею. Это совпадало с учением наших «властителей дум», будто основные законы 1906 года только «лжеконституция», пока в ней есть преграды для «суверенности» Думы, пока существует вторая палата из назначенных членов и правительство, которое перед ней не ответственно. Либеральная общественность считала это самоочевидной истиной. Ничего сделать нельзя, говорил Милюков, пока не будет введена 4-хвостка для выборов в Думу, не будет уничтожена 2-я палата и правительство не будет перед Думой ответственно. Без этого будто бы настоящей конституции нет.

Тогда иногда замечали, что с этого нельзя «начинать», что это может быть только «конечною целью». Но сейчас должно добавить, что этим учением наши политики стремились ввести в России тот самый спорный порядок, который в Европе привел к «кризису демократии». При таком понимании «народному представительству» угрожает соблазн подчинить себе все функции государственной власти, становиться самому «Самодержавием». Всякое Самодержавие, хотя бы большинства, с господством права несовместимо. Оно порождает «угнетение», «произвол». Нужно иметь такую многовековую политическую культуру, как в Англии, чтобы уметь добровольно самого себя ограничить. Этого не могло быть в России, выросшей на Самодержавии; первая Дума вдохновлялась его идеологией, когда считала для себя унизительным подчиняться «закону». Для установления начал правового порядка в России надо было Самодержавие Монарха ограничить, а не заменять Самодержавием большинства Гос. думы. Конституция 1906 года – ив этом громадное ее преимущество перед хвалеными «освобожденскою» и «земскою» конституциями, – именно это и сделала; она была построена на принципе разделения властей и их равновесия. Она ограничила Верховную Власть, но и «представительству» дала противовес в лице исторической власти, от него не зависящей. В этом был путь к установлению «правового порядка». Недаром Мирабо такими именно доводами защищал когда-то перед Национальным собранием «королевское вето» ^[4]. Это было нужно России, поскольку она хотела «правового порядка», основы которого важнее преходящих и условных государственных форм, в которые он облекается.

Но «вожди» рассуждали иначе. Случайность и внешность они принимали за сущность. Парламентарный строй, 4-хвостка для выборов представлялись им непременными «атрибутами» конституционного строя. Без них он будто бы был «лжеконституцией». Потому они сочли и Основные законы «насилием» над «волей народа» и не хотели признавать тех полезных начал, которые в них были заложены. В своей самоуверенности они не предвидели, что скоро в более опытных странах многие эти политические аксиомы будут взяты под сомнение.

Это придало тогдашней борьбе с правительством своеобразный характер. Когда правительство защищало конституцию от захватных поползновений народного представительства, оно понимало, что делало. Но что тем самым оно отстаивало принцип «правового порядка» против «Самодержавия» – ни общество, ни Дума, ни власть себе не отдавали отчета. А между тем из этого получилось, что победа правительства над Думой оказалась победой конституционных начал и Столыпин мог бы продолжать то дело, которому Дума не сумела служить. К несчастью, положение уже было сильно испорчено; оно напоминало задачу – продолжать войну после того, как генеральное сражение было проиграно. Если война и не окончилась, то обстановка ее стала совершенно другой.

Главный грех 1-й Думы был в том, что она подорвала ту «мистику конституции», которая овладела страной в 1904–1905 годах. Ведь даже для сторонников Самодержавия конституция тогда стала казаться единственным выходом. Без такого общего убеждения и Манифеста бы не было. Конечно, те, кто от него ждали немедленного успокоения, были наивны и могли скоро убедиться в ошибке. Вакханалия, которая вслед за ним началась, была хуже первых дней революции 1917 года. Это наблюдение не мне одному в 1917 году приходило на ум. Но эти события конца 1905 года самой идеи «конституции» еще не порочили. Ведь ее пока не было. Через полгода обстоятельства переменились. Натиск революции в 1906 году был отбит. Конституция была объявлена, произведены выборы, открыта торжественно Дума. Государь стал конституционным Монархом и пытался лояльно играть свою новую роль. Приветствовал депутатов, как «лучших людей»; обещал «непоколебимо охранять» новые Основные законы; воздержался от упоминания своего исторического титула «Самодержец», что было всеми отмечено. И когда после этих «авансов» все-таки началась сразу атака на его власть, когда он увидал, как пренебрежительно Дума относится к данной им конституции, куда она с легким сердцем ведет государство, он испытал то же чувство раскаяния, которое, вероятно, переживал в 1917 году, когда размышлял о подписанном им «отречении». Тогда совершился перелом в его отношении к конституции.

Не в его характере была смелость решений. Конституции он не отменил. Но его доверие с тех пор пошло к тем, кто ее не признавал. По этому признаку стало определяться его отношение к людям. Это открыло особенному сорту людей соблазнительный путь для успеха. Не нужно было понимать интересов России; достаточно было отрицать конституцию, показывать демонстративное пренебрежение к Думе, чтобы в его глазах попадать в число «умных и верных» людей. Государь не сознавал, какой уродливый отбор он этим сам делал в своем окружении. Те, кто стремился безболезненно ввести новый порядок, подпадали под его подозрение. Его доверие направилось к тем, кто толкал его к гибели. Условия же нового строя дали им в руки действительное средство влиять на Государя. Они тоже стали ссылаться на волю «народной массы», которая будто бы не хочет ограничения его власти. Они организовывали и мобилизовали темных или нечестных людей, разжигая в них и страсти, и слабости, фанатизм и тщеславие, и толкали их на прямые обращения к Государю в духе, который ему в то время мог нравиться. Эти обращения производили на него впечатление. Он увидел в них подлинный «голос народа», не испорченного «обществом» и «интеллигентами». Так завязалось сближение Государя с якобы «настоящим народом». Карьеристы и честолюбцы из местных властей, более всего те, за которыми были грехи, стали ставить на этих людей свою ставку. В их борьбе против «конституционного строя» пресловутые «темные силы» стали козырною картой. Роковое влияние на Государя с тех пор не прекращалось; позднейшее «распутинство» сделалось логическим его завершением.