История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 194

Осмотревши только что прибывший на Кавказ Крымский полк 20-й дивизии, Паскевич остался особенно доволен тем, что «люди выправлены довольно хорошо, в церемониальном марше ровняются хорошо, исключая что шаг немного короток. Генерал-майор Тухолка, говорит Паскевич в заключение своего донесения, по приходе в Елисаветполь, целый месяц весьма часто учил их (крымцев), отчего они весьма поправились, как я слышал, противу прежнего ^[966].

Незнакомый с характером войны с горцами и с ее непрерывностью, Паскевич был требователен к войскам до строгой взыскательности и, ввиду достижения известных целей, можно сказать, двойствен. В день Елисаветпольского сражения, 13 сентября, он в дневнике своем записал, что, «когда неприятель атаковал, я бросился в резерв, дабы заставить его идти, и насилу мог его подвинуть. Сохрани Бог быть с таким войском в первый раз в деле. Войска храбры, но не стойки» ^[967].

На следующий день, 14 сентября, он в собственноручном письме уверял Дибича, что персияне дрались отлично и были рассеяны только одним мужеством войск. «Могу уверить, – прибавлял Паскевич, – что дурные войска были бы опрокинуты». Такая двойственность в оценке войск почти в один и тот же день происходила от двоякости цели, одновременно преследуемой Паскевичем: для обвинения Ермолова необходимо было, чтобы войска были дурны, а для славы, победы и наград – чтобы персияне дрались хорошо. Письмо Дибичу было отправлено тотчас после Елисаветпольского сражения и достигло своей цели, а дневник представлен спустя три месяца, при всеподданнейшем рапорте 11 декабря 1826 г.

Сличая донесения Паскевича с его дневником, приходишь к грустному заключению, что дневник составлен в позднейшее время и служит противоречием донесений. Встречающиеся в нем нередко выражения, что я похвалил, но не знал кого, невольно наводят на мысль, что и порицания Паскевича также не имеют за собою правды, что они сделаны с известною целью, по слухам и сплетням. Стоит только припомнить известное письмо Паскевича к князю М.Д. Горчакову, написанное во время восточной войны 1853– 1856 гг., чтобы убедиться, что эта черта в характере его сохранилась до последних дней его жизни, он лично никогда и ни в чем не признавал себя виновным. Желая представить войска в дурном свете, Паскевич нередко доходил до абсурда. «В походе моем за Араке, – говорил он в одном из своих донесений, – я заметил, что войска не привыкли драться в горах» (где же дрались преимущественно кавказские войска до его прибытия?).

Отзываясь столь невыгодно о войсках и опасаясь протеста с их стороны, Паскевич старался возложить вину на одного Ермолова. «Осмеливаюсь утверждать всеподданнейшею моею просьбою, – доносил он ^[968], – не наказывать сих войск начальников, ибо весь корпус в таком положении. Они не виноваты, что им позволяли, и никто за ними не смотрел; они раскаиваются, что выступили в поход так дурно, ибо им не только было позволено, но даже и приказано выступить как-нибудь, только поскорее; в будущую же кампанию они исправятся».

С первого приезда Паскевича в Тифлис отношения его к Ермолову были натянуты и враждебны. «Я заметил, – говорит он, – что генерал Ермолов не будет ко мне расположен и что все неприятности, какие только он может сделать, я должен ожидать».

Подозрение это усилилось вследствие задержки его на несколько дней в Тифлисе. Справедливо, что Ермолов желал иметь первый успех над персиянами без участия Паскевича и, конечно, задерживал его не без намерения. Главнокомандующий желал опровергнуть слухи, будто кавказское начальство растерялось и не знало, что предпринять против вторгнувшегося неприятеля. В письме к князю Мадатову Ермолов высказывает удовольствие, что первая победа досталась на его долю, но победа эта легла тяжелым камнем на сердце Паскевича. Опасаясь быть оставленным в тени и явиться начальником действующего отряда, когда ему останется только одно преследование, он решился выйти из выжидательного положения и отправился к Ермолову с просьбою допустить его к исполнению обязанностей, для которых он прислан. Паскевич просил отправить его к тем войскам, которые должны действовать против персиян. «Главнокомандующий, – рассказывал впоследствии Паскевич, – принял, как мне казалось, с удовольствием вызов мой, чтобы избавиться близкого наблюдателя. Здесь спросил я, какие он имеет намерения и где и какие есть войска?» ^[969]

– Князь Мадатов, – отвечал Ермолов, – стоит с отрядом из 3000 человек впереди Елисаветполя, и я могу собрать для вас еще до 2500 человек.

Паскевич просил усилить его отряд.

– У меня нет более ни одного солдата, – отвечал Ермолов.

– У вас есть сводный гвардейский полк, – заметил Паскевич, – и один драгунский.

– Гвардию нельзя трогать; вы знаете, что ее надобно беречь, а драгуны на что вам? Они у нас охраняют только транспорты и служат конвоем.

«Борьба против персидской армии предстояла неверная, – рассказывал Паскевич, – но мне ничего не оставалось делать, как только идти и разбить ее или умереть, ибо я видел странные действия Ермолова, которые заставляли предполагать или совершенное незнание его в военном деле, или желание, чтобы я был унижен неудачею. Мне кажется, тут было то и другое, ибо он и небольшой военный, и в намереньях своих был сомнителен».

Набрасывая тень на боевые достоинства Ермолова, Паскевич писал императору, что «кампания окончена – кампания испорчена», и испорчена тем, что ему не дали идти в Тавриз, что на каждом шагу он встречает «недоброе желание к общему благу». Паскевич видел только одни ошибки главнокомандующего и забывал, что нет людей, которые бы их не делали. На каждое распоряжение можно смотреть, по желанию, с лицевой или оборотной стороны, и, к сожалению, редко встречаются судьи, беспристрастно оценивающие дурные и хорошие поступки человека, поставленного во главе административной деятельности. Паскевич не принадлежал к числу таких судей: ни в одном донесении, письме или записке его не встречается теплого слова о Ермолове. Напротив, он видит в нем человека злоупотребляющего властью, интригана, неспособного быть начальником края и командовать войсками, но зато способного распечатывать чужие письма и читать их. «Я не мог прежде писать, – говорит Паскевич ^[970], – ибо письма и донесения были отдаваемы в Шуше и Тифлисе, где я весьма подозревал, чтобы не были вскрыты. Я здесь все подозреваю, после манеры, с которою со мною обходились. Я был окружен шпионами: нерасположение главного начальника распространилось и на его подчиненных. По приезде моем к отряду, я увидел, что окружен людьми, преданными генералу Ермолову, и что они не с охотою будут мои приказания исполнять; но я их заставил»(?!).