Спаситель - читать онлайн книгу. Автор: Иван Прохоров cтр.№ 37

Оружия на всю армию пока не хватало. Около сотни вооружили ружьями и пищалями, пороху и патронов было мало, потому Антон учил их только как заряжать и целиться. Холодного тоже хватало не всем. Новый источник продаж — мясо, рыба, сало, масло и кожи, их возил в острог уже не Завадский, а его подручные. Он понимал — требовалось расширение торговых связей и торопился завершить дела в городе.

Последний обоз, возглавляемый Еремой, в назначенный срок не вернулся. Завадский выждал пару дней и с новым грузом отправился сам — помимо прочего назревал еще один важный повод — пора было серьезно поговорить с Мартемьяном.

Накануне выпал снег. Сидя в санях, Завадский кутался в шубу, и глядел на застывшую гладь Чулыма. Думалось о прошлой жизни, о тех, кто еще не родился, о тех, кого не сбил еще разогнавшийся на электросамокате безработный любитель пива из Елабуги и ощущал, как растет в нем тоскливое тревожное чувство, которое порой возникает в России беспричинно, особенно зимой.

Причулымский острог привычно чернел грозной крепостью, очерченный выбеленным миром. Чудилось, будто в горах за ним таилась вневременная жизнь. Заливались лаем собаки, слышались крики и конское ржание и все казалось, что это не прошлое, а какой-то затерянный угол, как в незнакомом городе, где ты свернул не туда и случайно вышел в отдаленный сокрытый от глаз район, обнаружив, что там кипит своя жизнь, которую кто-то проживает с рождения и до смерти. Ветер с гор ударил в лицо, перехватило дыхание.

Народа в посаде почти не было, редкие крестьяне поглядывали на староверов словно чего-то таясь. Из той самой центральной кузнечной избы, где они впервые нарвались они на казаков вышел Овчина — один из ближайших Мартемьяну людей. Уперев кулаками руки в бока, он шел на Завадского, насупив брови в сопровождении незнакомых казаков.

—Что, Овчина, не признал?— весело крикнул ему Филипп, но рослый казак лишь сильнее сдвинул брови.

—Животами наземь! Зде! От розвальней [саней] — вон! Зепи [карманы] навыворот!— зычно раскомандовался он и обернувшись к поднявшим на них фузеи казакам, добавил.— Палите абие [сразу] и бердышами рубите, боло [ведь] они при оружии.

Завадского вместе с его верными рындами опрокинули лицами в смешанный с грязью снег, ощупали, поотнимали ножи, забрали спрятанные в телегах ружья и палаши. Затем подняли, и потащили в острог.

Антон, Данила и другие староверы, знавшие Овчину, пытались было заговаривать, но получили крепкие затрещины, так что послетали шапки. Особенно люто бил именно Овчина. Завадский пытался взять себя в руки, хотя его то ли от холода, то ли от волнения слегка потряхивало. Он лихорадочно думал. Казаки — сплошь незнакомые, Овчина — морда кирпичом. Значит столкнули Мартемьяна. Эх, дурак, ругал себя Завадский, ведь стоило догадаться, что неспроста не вернулся Ерема.

Между тем их ввели в острог и первое что увидел Завадский и от чего буквально подкосились ноги — крестовые виселицы на площади почти вровень с высокими стенами, на которых покачивались занесенные снегом трупы не вернувшихся староверов. Ближе к угловой башне висел Ерема — младший брат Капитолины. По взлохмаченным волосам и безбородому лицу узнал его Завадский, само лицо было черным и неузнаваемым, видать его хорошо били перед казнью и сломали лицевые кости.

—Что это, Овчина?! Ты братался с ними!— вскипел Завадский, взмахнув рукой в сторону виселицы и тотчас получил сокрушительный удар в лицо. Густой свинцовый привкус заполнил рот. Завадский упал на колени, выплюнул кровь на снег. Ему заломили руки с такой болью, что он тотчас вспомнил о дыбе, но ярость не давала угомониться.

—Берегись, мразь!— сказал он присевшему к нему Овчине потирающему здоровый угловатый кулак и тот снова ударил его.

Перед глазами все плыло. Весь острог кишел незнакомыми казаками, стрельцами, подьячими. Теснились они у приказной избы, у специальной «тайной», втрое расширенной Мартемьяном под юзилище. Повсюду грудились кони с нарками и салазками. Лошадей кормили крестьяне в зипунах. Толпились служилые и у приказчицкой избы.

Овчину окрикнул кто-то властно, к Завадскому в сопровождении стрельцов шел длинный как жердь человек в болтающемся черном кафтане. Он приказным тоном отдал команду тащить «разбойников» в «канцелярию» и от взгляда Завадского не ускользнуло место казни в углу под башней, все черное с забрызганными кровью до второго моста стенами.

От ударов у Завадского темнело в глазах, он едва не терял сознание. Услышал только какую-то команду, как все затихло вокруг, а служилые расступились. На Завадского вышел бодрый старичок с мартышечьим лицом в шубе в окружении стрельцов.

—Во-но диво дивное, зрите потонку, всей ватажки скопище!— звонкой скороговоркой пропел он, сразу давая понять, что из языкастой породы.— Зде табе и мотыло лихоимское, позорник государя и тати с разбойниками, и веры хулители раскольщики поганые, а ныне, ребятушки к нам и сам алгимей пожаловал. Чудные дела твои господи! В матице огненной поди от такого хоровода разом небесный свод осядет.

—Ну,— уставился на посаженного на колени Завадского старичок,— стало быть ты Филька смутьян и расколоучитель?

Завадский скользнул взглядом по дорогим перстням на белых и небольших как у девицы пальцах старичка.

—Вы меня… с кем-то путаете.

Старичок вскинул на секунду брови, удивившись чудной речи «смутьяна» и двинул пальчиком.

Тотчас Завадскому нанесли два болезненных удара, от которых он едва не отключился. Изо рта на снег потянулась кровавая слюна. Его быстро поставили на ноги.

—Путаники мы, агнцы заблудшие, владыка. Но ты, авва, нам все растолкуешь, пока всею кровью из афедрона не изойдешь. Волоките его, ребятушки, на шибенку, а клевретов ево разбойных — абие на виселицы.

Филиппа втащили в ту самую душную избу, в которой он уже был однажды. В избе было жарко натоплено и пахло протухшим мясом. Видимо печь теперь не гасили. Красный свет шел от нее, вспыхнули и по-змеиному зашипели угли от того, что чьи-то руки пошевелили в горниле щипцы и железный крыж.

Зазвенели цепи, заскрипела перекладина над головой. С Завадского сорвали рубашку, уложили лицом в вонючий пол, пропитанный кровью и испражнениями. В просвете открытой двери маячили зловещие лица будто из страшной скандинавской сказки — губастого упыря дьячка и гротескно тонкого человека в черном кафтане с длинными пальцами. Вспомнились слова Мартемьяна: из этой избы лишь один вышел, да и тот язык в ней оставил. Не случается дважды такого везения, подумал Филипп, глядя на островок снега в дверном проеме. Значит такова расплата за второй шанс.

Руки связали за спиной обшитой войлоком веревкой, ноги стянули кожаным ремнем.

—Иже розыск чинить будет, Пафнутий Макарыч?— спросил кто-то.

—Самолично учиню,— пропел старичок, протягивая зяблые ручки в перстнях к печному огню,— в мале протянет млохальный. Он ужо раскис аки квашня. Егда ввечеру елико [если] не раньше дух испустит. Слышь, Феодорий! Руки зараз ему ломай! Авдотий, готовый? К ночи вестарей томских жду. Зде порядку мало, деяний уйма, не до блядователей, чиниться тут еще с ым третицыю. За сегодня окончим.