Запредельная жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Дидье ван Ковелер cтр.№ 32

– Папа… – повторяет он шепотом.

Он уже не зовет. Он вспомнил, что меня нет, и мысль о моей смерти забила брешь, через которую я посылал ему известия о своей иной жизни. А обрывки сна, если он вообще был, растаяли в жестокой яви. Что ж, я понял: быть услышанным – дело не безнадежное, но долгое.

Взглянув на часы, Люсьен в панике соскочил с кровати, в два прыжка оказался у двери, распахнул ее и чуть не сбил с ног Фабьену – оторвавшись на минуту от соболезнующих покупателей, она принесла ему на подносе завтрак.

– Куда ты, Люсьен?

– Как куда – в школу! Ты меня не разбудила!

– Малыш…

Как бы помягче напомнить сыну, что он осиротел и учительница разрешила ему сегодня не приходить на уроки?… Фабьена ставит поднос на кровать.

– А ты не хочешь остаться со мной?

– Нет.

Фабьена отвернулась. Слезы, которые она сдерживала с той минуты, как встала за прилавок, горькие слезы одиночества хлынули у нее из глаз. Но она стояла молча, вздернув подбородок. Люсьен надул щеки, усадил ее, протянул ломтик хлеба с медом и внушительно сказал:

– Ешь.

Держа хлеб в руке, Фабьена говорит, что все понимает и просит извинения, сейчас Альфонс отвезет его в школу на грузовике, и все будет в порядке. Мед капает на простыню – Люсьен поправляет хлеб в руке матери. Но все равно она его не ест и явно есть не будет – и он кладет кусок обратно на поднос. Фабьена же все держит руку на весу так, как ее согнул Люсьен. Малыш не любит целоваться, но тут он набирает полные легкие воздуха и чмокает мать в мокрую щеку, со стороны похоже, что он ее боднул.

– Мне снился папа, – говорит он ободряющим тоном, как тренер приунывшим футболистам. – Он был на небе с ангелами, и у него самого тоже крылья. Он сказал, что ему хорошо, что он будет нас оберегать и что Бог на него не гневается.

Очень мило, хотя и сплошное вранье. Фабьена кивает и что-то невнятно мычит.

– Но только, – продолжает Люсьен, – если мы его сожжем, он попадет в ад, это сказал сам Господь.

– Никто не собирается сжигать твоего отца, – с досадой обрывает его Фабьена.

Тогда, со спокойной душой, малыш бросает:

– Ну я пошел одеваться, – и выбегает из спальни. Фабьена же падает на постель и судорожно рыдает. Я знаю, что довело ее до такого состояния. Газета с объявлением моей сестрицы. Злорадно-жалостливые приставания добреньких покупателей. Вопросики с подковыркой: «Так венков не присылать или все же можно?» Издевательские замечания «в объявление вашей золовки, по всей вероятности, вкрались опечатки». И совсем доконало известие о бегстве Брижит, которое принес Альфонс, по возможности смягчив неловкость («Она неважно себя чувствовала и решила поскорее ехать назад».) Мне непереносимо тяжело видеть плачущую Фабьену. Столько лет я поддерживал и защищал сестру, всегда был за нее против жены, и вот теперь я на стороне Фабьены, а она не знает и не узнает об этом.

Но минутная слабость прошла, Фабьена встала, одернула платье, поправила кремовый халат – такие по ее распоряжению носит весь персонал, и она сама подает пример. Затем заново причесалась перед зеркалом и, изобразив на лице ангельскую улыбку, медоточивым голоском отчеканила:

– Хрен тебе в глотку, стерва, иди ты на фиг со своим гребаным венком.

Она решительно расстегнула верхнюю пуговицу на халате и приколола к блузке рубиновую брошь, которую я, на зависть всему городу, подарил ей когда-то по случаю пятилетия свадьбы. Все так же сладко улыбаясь в пику притворно-скорбным рожам, вызывающе проговорила в зеркало:

– Благодарю вас, мадам Рюмийо, всего хорошего, – последний раз всхлипнула и пошла на свой пост за прилавком.

Жаль, ты не слышишь меня, Фабьена. Клянусь, теперь, когда ты овдовела, я был бы рад снова просить твоей руки.

Из своей комнаты выходит Люсьен в наглухо застегнутой куртке и вязаной шапочке, с ножницами в руках. На цыпочках крадется по коридору и решительно открывает дверь в мою гардеробную. Там он, держа наготове ножницы, оглядывает содержимое шкафов, что-то выбирая.

Но я не могу дольше тут оставаться. Кто-то думает обо мне или где-то происходит нечто, призывающее меня в другое место, и как бы я ни хотел отдать сыну все свое внимание, этот зов донимает меня как щекотка. Сколько могу, упираюсь, пытаюсь задержаться в гардеробной. Люсьен выдвигает ящик, вытаскивает из стопки моих свитеров старый джемпер в черно-белую полоску, примеривается к рукаву и с гримасой досады бросает обратно. Другое изображение накладывается на стенные шкафы – это витрина турагентства. Ага, это Наила. Минутку! До сих пор я был ей не очень нужен, так что теперь может и подождать.

Люсьен, вздохнув, выдвигает другой ящик, с носками, долго роется, наконец извлекает из кучи пару черных и одним махом отстригает резинку. Не понимаю – зачем? Турагентство затягивает все сильнее, я еще противлюсь, но только из гордости. Мой сын старательно отрезает от моего носка полоску шириной сантиметров в пять, становится перед зеркалом и нацепляет ее на рукав куртки. Сосредоточенно нахмурившись, поправляет повязку и резко подается вперед, словно пихая в зеркале невидимого соперника:

– Вот так, Марко! Небось не будешь больше приставать ко мне на переменках! У меня умер отец, ясно?

И мой печальный рыцарь, неся мои цвета, с геройским видом отправляется в школу. Что это за Марко? Будь спокоен, я разберусь в этой истории с приставаниями на переменках. Так вот куда девалась твоя кожаная куртка, которую ты будто бы отдал бомжу на улице? Если кто-то тебя терроризирует, положись на меня – мой дух ему спуску не даст! Правда, пока я не очень-то страшен, раскачать кровать и то не умею, но это вопрос времени. Потренируюсь и все освою: и являться привидением научусь, и стучать в стену, и сбрасывать камни на головы сопливых рэкетиров. Главное – задаться целью, как следует разозлиться и поверить. Уверенность в себе у меня уже есть, остальное, полагаю, приложится.

Но ты все-таки мог бы сказать мне про этого Марко пораньше, а? Я бы всыпал ему еще при жизни – это было бы куда проще.

Я остался в гардеробной один, между тем притяжение Наилы ослабло. Мысль о том, что сына рэкетируют в школе, закрепила меня на том месте, где во мне взыграл гнев. Видимо, чем больше эмоций я испытываю, тем прочнее занимаю пространство. Недурно задумано.

* * *

Я отвлекся от образа Люсьена и перенесся на Женевскую улицу, к витрине турагентства. И сразу понял, почему я здесь. Наила вешает в витрине рекламные объявления о чартерных маршрутах на февраль, а снаружи, у платана, утопая в снежной каше, стоит и неотрывно смотрит на нее тот самый молодой полицейский, который этой ночью мучился из-за меня бессонницей, Неужели он ее узнал? Это было бы странно – я не заметил, чтобы он особенно приглядывался там, в трейлере, к моей незаконченной картине. Если только в тот короткий промежуток, когда я, так сказать, потерял сознание. Может быть, это была своего рода защитная реакция? Бегство от опасности, которую я почуял, но которой не захотел посмотреть в лицо?