|
Cтраница 71
Если б строку совершенной лозе уподобить! Я – только голос, чтоб хору все пелось и пелось. Я – только глаз, чтобы взгляд был всевидяще-добрым, видя и ведая зелень, и вольность, и прелесть. В разбросанном и разрозненном месиве-крошеве нужны путеводные звезды. Когда из неведомой туманности начали приходить сигналы, появляться люди и приманиваемые вещи, удивление было коротким, сменившись уверенностью, что так оно и должно быть.
– Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс. Твое и мое одинаковы сердцебиенья. Ты – прежде, ты – мастер, я – твой одражатель, и пусть! – Тебе посвящу ученичество стихотворенья. Однажды среди документов с незаполненными листами использования появились письма, которые читали. Одна из подписей – Владимира Петровича Купченко, чье появление в пространстве «Кандауров – Оболенская» понятно и ожидаемо: видный и основательный специалист по творчеству Волошина не мог пройти мимо этой пары. Другая фамилия взбудоражила, словно на заданный вопрос пришел наконец ответ: Кандаурова. Внучка Леонида Васильевича, младшего брата Константина Васильевича, к этому времени уже несколько лет занималась историей своей семьи и составлением ее родословной.
– Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс: бессонница крови, ямб-пауза и ударенье. Во мне – твоя кровь. Золотой виноградиной уст, тебя восхваляя, свершается стихотворенье. Когда Ксения Андреевна водила меня по музею Пулковской обсерватории – она астроном, – больше всего в ее рассказе увлекли двойные звезды, которые, находясь на расстоянии друг от друга, все равно связаны, имея некий общий центр притяжения. Образ поразил даже не новизной – символической точностью, с какой космическая ситуация резонировала с нашей, соединяя и множа смысловые пересечения прошлой и настоящей жизни.
Мертв от рожденья, кто верит в скончание света. Свет будет длиться – без перерыва и риска. Ты, виноградник, поведай, как было все это: лоз исчисление – триста, и триста, и триста. Слышу – «звезд исчисление…» Портрет Кандаурова кисти Оболенской и два его натюрморта ждали меня в доме московской внучки, Киры Борисовны Варгазиной, совсем близко от мастерской художников на Тверской. Живой, заинтересованный разговор с Линой Бернштейн и Еленой Неклюдовой – от Магды Нахман: исследовательницы из Соединенных Штатов занимаются ее судьбой и наследием. Тем летним вечером казалось, будто давние подруги – Юлия Леонидовна и Магда Максимилиановна – тоже сидели с нами на Страстном бульваре.
В наших зрачках те события окаменели, сердце прострелено градом, о брат виноградарь. Если нахмурюсь и молвлю: – Я помню. Ты помнишь? Мне собеседник ответит: – Ты помнишь? Я помню. «Непрерываемость жизни, любви неслучайность» продолжались и дальше – полнясь радостью осуществившихся встреч с картинами художников, новыми людьми, событиями, наконец, первой выставкой графики Юлии Оболенской в выставочном зале Всероссийского художественного научно-реставрационного центра имени академика И. Э. Грабаря (2016). Листы, когда-то списанные из музейного фонда на реставрационные заплаты, не только уцелели, не рассыпавшись в прах, а доказали свою состоятельность, буквально «воскресли» из небытия –
…встреча и в том забытьи да не будет забыта! И совершенно особенное событие – заупокойная служба в Донском монастыре. В колумбарии его кладбища под сенью храма Серафима Саровского и Анны Кашинской покоится прах Константина Кандаурова и Юлии Оболенской.
Женщины реяли, черные крылья надевши, в высях печали, которую ум не постигнет. Встань, виноградник, предайся труду и надежде! Ты – непреклонен, вовек ты не будешь пустынен. Как закончить книгу, когда нет – не может быть – ощущения завершенности, исчерпанности. Наоборот, все сознательные или вынужденные сокращения, недоговоренности, пропуски кажутся невозможными, снова просятся в текст, ветвя его в разные стороны от сказанного. А письма! Против прочитанной тысячи еще почти столько же – из тех, что разбирала Оболенская в архиве Константина Васильевича. Еще один пласт фактов, свидетельств, уточнений. И вот уже книга видится переспелой гроздью, отягощая опасностью недовоплощенности, с которой не совладала Юлия Леонидовна…
Хочет лоза говорить, повисая бессильно, изнемогая, вздыхая все тише и реже. Чтобы потом сожаление нас не бесило, пусть говорит! Как добры ее чудные речи! Тогда и явились стихи Ахмадулиной. Влетели все той же космической вестью, восхищая совершенством, созвучием чувств, совпадением образов. И теми нужными для завершения книги словами, которые только в стихах и возможны:
– Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс, тот пульс, что во мне, это только твое повторенье. Пока он так громок, насыщен тобой и не пуст, прошу, о, прими подношение стихотворенья!
Дуэт от первого лица
Юлия Оболенская Из литературного наследия Стихотворения-посвящения
М. А. Волошину. Венок сонетов
[512]
I Всевластный Киммерии господин В ударах рифм и ритме вольных линий! Ты, возлюбивший цвет и слово «синий», Мной не забытые сквозь ряд годин, Пусть виноград кудрей твоих – седин Навеки не покроет грустный иней, Пусть чащи сосен, кипарисов, пиний В твоем саду заполнят ряд редин. Пусть критик не шипит из подворотни, Пусть множатся твоих этюдов сотни И песен не иссякнет звонкий ключ. Средь коктебельской тишины и мира Да царствуешь, спокоен и могуч, Средь обормотов ревностного клира! II Средь обормотов ревностного клира Мелькает много незабвенных лиц; Изобретатель сложных небылиц – Его слова жестокая сатира; Непостижимой гибкостью факира Терзающая робких учениц; Лохмотьем алым алый блеск зарниц Дарящая, как факел, в вечер пира. И резвый мальчик-девочка поэт; И вдохновивший многих на портрет Своим изваянным, чеканным ликом, – Их много там, средь Голубых долин. И надо всеми в тишине великой Ты царствуешь, как властный бог Один. III Ты царствуешь, как властный бог Один В своих покоях с рядом книжных полок И в них хранишь, как некий археолог, Там вазу, там запястье, там кувшин, Там контуры окрестностей, вершин, Там Габриах чернеет, остр и колок. И в их кругу, размерен, четок, долог, Стремится день, как верный ход машин. Так ясен свет сквозь ряд высоких окон, На бюстах так отчетлив каждый локон, И так бледна громадность Таиах, А море в окнах, как отлив сапфира… Оно поет во всех твоих стихах, Ты, Коктебеля пламенная лира! IV
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
Перейти к Примечанию
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|