Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - читать онлайн книгу. Автор: Хелен Раппапорт cтр.№ 114

Александра теперь настаивала, что все в ее окружении имели право покинуть дворец, если они того пожелают. Но даже Лили Ден отказалась оставить ее, настаивая на том, что она не сделает этого, «несмотря ни на что» ^[1174]. Она боялась, что больше никогда не увидит ни своего сына Тити, ни мужа, который был далеко с военной миссией в Англии, но твердо решила не покидать императрицу. Иза Буксгевден, Настенька Гендрикова и Трина Шнейдер, а также неотлучно находившийся рядом доктор Боткин, граф и графиня Бенкендорф — все также сплотились вокруг нее. Анна Вырубова все еще лежала больная в другом крыле дворца, но оказывала императрице очень важную для нее в это время моральную поддержку, как и Елизавета Нарышкина, которой удалось наконец вернуться в Царское Село из Петрограда. «Ах, такое душевное смятение! — написала она об их воссоединении. — Я была с императрицей: спокойная, очень милая, большая душевная щедрость. Мне стало вдруг ясно, что она не совсем понимает: то, что произошло, уже нельзя исправить. Она сказала мне: «Бог сильнее людей». Все они пережили крайнюю опасность, а теперь все так, как будто порядок восстановлен. Она не понимает, что все ошибки имеют свои последствия, и особенно ее ошибки… Состояние больных детей по‑прежнему серьезное» ^[1175].

Где‑то в районе 7 марта Александра по настоянию Лили Ден с сожалением приняла решение начать систематически уничтожать все свои письма и дневники ^[1176]. Лили волновалась, что, попав в чужие руки, эти документы будут неправильно истолкованы или, что еще хуже, будут признаны свидетельством государственной измены и использованы против нее и Николая. И в течение всей следующей недели обе женщины сидели вместе и день за днем в гостиной девочек вынимали большие кипы писем из огромного дубового шкафа, в котором Александра хранила их, и жгли их в камине. Все самые заветные письма Александре от бабушки королевы Виктории, ее брата Эрни и многих других родственников были безжалостно преданы огню, но, несомненно, труднее всего было расстаться с сотнями писем, которые она получила от Ники со дня их помолвки в 1894 году. Иногда Александра останавливалась, чтобы прочитать строки из них, прежде чем бросить письма в огонь, и плакала. Было там и множество ее дневников, с атласными обложками, еще детских времен, и более поздние, в кожаных переплетах. Эти дневники она продолжала вести даже сейчас ^[1177]. Все было безжалостно превращено в пепел, за одним исключением: письма Ники к ней из Ставки в годы войны, которые Александра намерена была сохранить как доказательство, если таковое потребуется, их вечной преданности России ^[1178]. Но в четверг 9 марта одна из горничных Александры вошла к ним и «умоляла нас прекратить», как вспоминала Лили. Полусгоревшие обугленные листы бумаги уносились в трубу и оседали на землю снаружи, где некоторые из военных стали собирать и читать их ^[1179].

Дети, находившиеся по‑прежнему в общей комнате, которая превратилась в больничную палату, не спешили выздоравливать. Хотя Алексею уже стало получше и у него снизилась температура, у Ольги появилось одно из осложнений кори, энцефалит, а температура Анастасии была слишком высокой. Затем, вечером 7‑го, произошло то, чего и следовало ожидать: Мария почувствовала себя плохо, и вскоре ее температура поднялась до 39 °C. «О, я так хочу быть на ногах, когда папа приедет», — все твердила она, пока не потеряла сознание из‑за начавшейся лихорадки» ^[1180].

В среду 8 марта Александра наконец получила новости от Николая через графа Бенкендорфа: что он в безопасности и опять находится в Могилеве, что вернется в Александровский дворец на следующее утро. В полдень прибыл генерал Лавр Корнилов, главнокомандующий Петроградским военным округом, вместе с полковником Евгением Кобылинским, новым начальником военного гарнизона в Царском Селе. «Корнилов объявил, что мы под арестом… Отныне {нас} считают зак{люченными}… Нам запрещено видеться с кем‑либо из{вне}», — бесстрастно записала Александра ^[1181]. Это означало, как понял это в то время Бенкендорф, что императорская чета будет под арестом, пока дети не поправятся, после чего «семью императора отправят в Мурманск, где их будет ждать британский крейсер, чтобы отвезти их в Англию» ^[1182]. Это было бы легкое разрешение проблемы, как поступить с бывшим царем. Долгожданное решение было объявлено накануне в Москве новым министром юстиции Александром Керенским в ответ на инициативу короля Георга V, который предложил свою помощь. «Я никогда не буду Маратом русской революции», — торжественно объявил Керенский, однако надежды на быструю и безопасную эвакуацию императорской семьи вскоре оказались несбыточной мечтой ^[1183].

В то утро Елизавета Нарышкина пошла в церковь, во время службы паства озлобленно перешептывалась, когда произносились молитвы о царе. Когда же она вернулась во дворец, Бенкендорф сообщил ей:

«Мы арестованы. Мы не имеем права ни покидать дворец, ни говорить с кем‑либо по телефону. Нам позволено только писать через Центральный Комитет. Ждем императора. Императрица попросила провести молебен за благополучное возвращение императора. Отказано!» ^[1184]

Утром Корнилов предупредил Александру, что людям из ее свиты и прислуге дается сорок восемь часов на то, чтобы ехать, если они хотят. После этого они тоже будут находиться под домашним арестом. Многие вскоре после этого поспешно уходили, что превратилось в «настоящую оргию трусости и глупости и тошнотворное проявление подлого, презренного предательства», как вспоминал сын доктора Боткина Глеб ^[1185]. Доктор Острогорский, педиатр, передал, что дороги в Царское Село «ему показались слишком грязными» и он не сможет к ним больше приезжать ^[1186]. Сидней Гиббс, который 10 марта был в Петрограде (это был его выходной день), был обескуражен, когда ему не разрешили вернуться во дворец. Другое известие было еще хуже: конвой и сводные полки получили приказ уйти, вместо них Временное правительство направило в Царское Село 1‑й стрелковый полк численностью в 300 человек.