Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Анисимов cтр.№ 107

Некоторые историки считают, что причины такого эпатирующего поведения короля — в его нетрадиционной сексуальной ориентации. Так думали многие уже при его жизни. Другие видят в иррациональном отвращении Фридриха ко всем женщинам последствия мучивших его комплексов, тяжелого детства, о котором рассказано выше. Действительно, женщин Фридрих не любил. Но он не был одинок в своем суждении о прекрасной половине человечества как о низших существах, неспособных не только к управлению государством, но и вообще ко всякой сознательной деятельности. Так было принято в XVIII веке, да и в иные времена. В одном из своих проектов 1730 года о создании совета при императрице Анне Ионанновне В. Н. Татищев писал, что совет необходим, так как государыня «как есть персона женская, к таким многим трудам неудобна». И в этом усматривали не оскорбление государыни, а констатацию факта. Только самым выдающимся женщинам удавалось переломить подобное отношение, да и то только к себе лично. Наконец, важно заметить, что кроме культа галантности петиметров, дежурного волокитства за женщинами в тогдашнем обществе была распространена и другая модель поведения. Ее придерживались многие выдающиеся люди, вроде А. В. Суворова. Речь идет о демонстративном презрении к женщинам, ухаживать за которыми, любить которых — удел не воина, не работника, а бездельника и бесполезного для общества щеголя. Так считал и Фридрих.

Фридриху не повезло в браке, и, возможно, это действительно изменило его сексуальную ориентацию (что видно из многих фактов) и деформировало его отношение к женщинам. Принцесса Елизавета-Христина Брауншвейгская стала женой кронпринца Фридриха по выбору его деспотичного отца, о нравах которого уже знает читатель из предыдущего повествования. Невеста не понравилась Фридриху, но принц подчинился воле отца, сказав лишь: «Вот и еще одной несчастной принцессой будет больше!» Елизавета-Христина не смогла хотя бы на время привязать молодого мужа к себе, как это сделала Мария Лещинская, ставшая супругой Людовика XV. У Фридриха и его жены не нашлось ничего общего. Она была домовита, добра, покорна, но чрезвычайно глупа, малообразованна, мелочна. Хуже того, королева оказалась бесплодной. Фридрих отчаянно скучал с ней. В конечном счете такая жена не защитила достоинств прекрасной половины человечества в глазах своего юного мужа, и тот как-то мрачно пошутил: «У Соломона был сераль из тысячи жен, и ему все равно было мало. У меня же — только одна жена, но для меня и это слишком много!».

Как только Фридрих вступил на престол, он оставил жену, и та прожила всю жизнь в одиночестве, посылая супругу трогательные письма о своей преданности и любви, в искренности и полной бесполезности которых нет нужды сомневаться. Но король навсегда сохранил равнодушие не только к ней, но и ко всем другим женщинам. Общество интеллектуалов, философские беседы, концерты были для него во сто крат ценней женского общества, хотя порой он отдавал должное талантам и обаянию какой-нибудь заезжей итальянской актрисы. Все же остальное время короля занимала тяжкая война с «тремя юбками», которая выматывала все его душевные и физические силы. Поначалу, проведя две скоротечные и победоносные Силезские войны, он даже не предполагал, что новая война окажется для него такой тяжелой. Забегая вперед, скажем, что когда эта война, наконец, завершилась, люди не узнали своего короля. К нему, полному сил и дерзости инициатору общеевропейского конфликта 1756 года, в конце войны пришла преждевременная старость. Фридрих навсегда утратил все свое обаяние остряка и умницы, от его жизнелюбия не осталось и следа. Король, душа компании, стал теперь скучен. Время блестящих споров интеллектуалов за его столом закончилось, гости дремали под монотонный шум его скучных и высокопарных монологов. Как пишет биограф короля, после заключения мира в 1763 году король правил еще двадцать три года, но «жизнь его не представляет интереса, будто темное облако опустилось на него».

Когда же осенью 1756 года Фридрих получил известие о вступлении России в войну, он не очень заволновался. Во-первых, он считал, что русские, французы, австрийцы, как и другие его враги, никогда не договорятся между собой и антипрусская коалиция неизбежно распадется. Во-вторых, король верил в свой полководческий гений, он знал сокрушительную мощь своих войск и надеялся, что хорошо подготовленная армия фельдмаршала Левальда, прикрывавшая Восточную Пруссию, непременно побьет русских, как только они сунутся на землю анклава.

* * *

Как это часто бывало в нашей истории, власть объявила войну, а армия к ней не подготовилась. Кое-как могли начать поход размещенные в Лифляндии, Псковской и Новгородской губерниях полки, которые и раньше, согласно англо-русским конвенциям, готовились для «субсидных» походов на Рейн. Эти войска насчитывали максимум 40–50 тысяч человек. Остальные же полки стояли по всей России, и их военная подготовка была плохой. Лишь летом 1755 года, на пороге войны, Военная коллегия установила, что некомплект в полевой армии составлял не менее одной десятой части солдат. Рекрутский набор 1755 года решить проблему также не мог — в полки поступали необученные и не приспособленные к тяжелым походам новобранцы.

Плачевным оказалось и положение кавалерии. Главной бедой ее в течение всего XVIII века было отсутствие в России хороших конных заводов. Власти ограничивались тем, что пригоняли из Поволжья табуны степных лошадей, которые удивляли всех в Германии своей мелкопородностью. Немецкий мемуарист писал о русских войсках в Германии: «В телегах у них лошади до того мелкие, что их принимают за собак». Эти слова в устах немца не должны казаться особенно обидным преувеличением (точнее, преуменьшением). Возможно, вид русских упряжных лошадей напомнил немецкому наблюдателю привычную картину на улицах северогерманских и голландских городов, когда маленькие тележки для перевозки овощей, воды и мелких грузов тащили одна-две мощные дворовые собаки.

Особенно нуждалась в породистых статных конях тяжелая кавалерия — кирасиры. Плохо обстояло дело и с боевой выучкой кавалеристов. Занятые заготовкой сена и выпасом лошадей, драгуны подолгу не садились на коней, мало занимались вольтижировкой в манеже, не отрабатывали приемы ведения индивидуального и коллективного кавалерийского боя. Поэтому самой боеспособной и подготовленной частью русской кавалерии оказывались казаки — настоящие удальцы и смельчаки. Под стать им были калмыки, башкиры и татары, которые не нуждались ни в чем — лишь бы не мешали грабить окрестных жителей.

Но и казаки, и башкиры, как великолепная легкая конница, не привыкшая действовать в строю, хороши были лишь для диверсий, налетов, охранения бивуаков, разведки. Кстати, потом, во время войны, немцев потрясало зрелище переплывающих Шпрее или Одер неоседланных татарских лошадей, за гривы которых держались абсолютно голые ездоки с одними лишь луками за спиной и кривыми саблями; казалось, что возвращаются времена Атиллы и гуннов. Но при этом казаки не выдерживали натиска тяжелой кавалерии пруссаков. Не случайно в Гросс-Егерсдорфском сражении 1757 года русская кавалерия была сразу же опрокинута кавалерией генерала Финкенштейна и лишь мужество пехотинцев спасло положение.

Пехота была подготовлена лучше. При Елизавете уделяли особое внимание гренадерам. В гренадеры брали самых подготовленных и физически крепких солдат, их выделяли из рот и сводили в отдельные привилегированные подразделения. В 1753 году в каждом батальоне была одна гренадерская и четыре обычные мушкетерские роты. Чуть позже были сформированы отдельные гренадерские полки — ударная сила русской пехоты. Наблюдатели отмечали, что в гренадеры брали людей только сильных и высоких. В боях Семилетней войны гренадеры показали себя с наилучшей стороны. Содержали гренадер, естественно, лучше, чем обыкновенных мушкетеров и, как это часто бывало, за счет последних. В гренадерских соединениях реже случался и обычный для армии некомплект — о пополнении гренадерских полков особо заботилось начальство.