Рисунки на песке - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Козаков cтр.№ 128

— Ах, как он это играет!

Я не стал спорить. Тем более что играет он этот смелый по тем временам, ироничный и эффектный монолог действительно прекрасно, но я остался и остаюсь при своем мнении: Смоктуновский изображает гениального физика, а Баталов проживает роль Гусева всерьез, по школе Станиславского, оставляя в кадре куски крови и живых нервов.

После «Гамлета» «Девять дней одного года» был вторым пиком артиста в кино. А затем был «Чайковский» Игоря Таланкина, который все с нетерпением ждали и, в первую очередь, из-за И. М. Смоктуновского в роли гениального композитора. В целом фильм, как я помню, не приняли, даже поругивали, хотя Надежду Филаретовну фон Мекк в исполнении Антонины Шурановой выделяли, как и игру Иннокентия Михайловича.

Я давно не видел этой картины, многое уже забылось, но что я помню точно, так это потрясший меня кусок, сцену, когда П. И. Чайковский плачет над гробом Антона Рубинштейна. Смоктуновский на самом деле сыграл это гениально! Он плакал, как гениальный коллега Рубинштейна, композитор, человек ранимый, тонко чувствующий, он плакал, как может плакать только гомосексуалист…

Эта тема была стыдливо забыта в фильме, какие-то отголоски в сцене со слугой — Е. Леоновым вызывали ироническую усмешку. Но слезы Чайковского над телом ушедшего Рубинштейна врезались в мою память навсегда. И я еще раз поразился бесстыдству мастерства, бесстрашию игры и внутреннему праву на такую игру. Меня это впрямь поразило, потрясло в игре Смоктуновского еще в большей мере, чем его Моцарт в фильме-опере. Там это бесстыдство-бесстрашие только проклюнулось, здесь — потрясло воображение.

Именно тогда я задал себе вопрос о природе нашего ремесла. «Талант — это вера в себя», — сказано в пьесе Горького «На дне». Во многом это так и есть. Только артист, который чувствует себя так раскрепощенно, способен быть беззастенчиво открытым, не боясь перейти черту дозволенного или запрещенного так называемым хорошим вкусом, артист, способный на эксгибиционизм, дающий себе право играть до конца, ничего не трусящий, не сомневающийся в себе, способен играть, потрясая воображение!

Это качество присуще только великим актерам. Так играл Джек Николсон в «Кукушке», Де Ниро в «Охотнике на оленей» и в «Бешеном быке», Аль Пачино в «Человеке со шрамом», Дастин Хоффман в «Мотыльке», Марлон Брандо в «Трамвае „Желание“» и в «Последнем танго в Париже», наконец. Род Стайгер в сцене, когда Наполеон прощается со своей гвардией в «Ватерлоо» С. Бондарчука.

Признаем и за Смоктуновским сие непременное качество его великого таланта. Оно, как мне кажется, проявилось еще и в маленькой роли чудака-гения Циолковского в ужасной картине Д. Храбровицкого «Укрощение огня». Как мне кажется, Смоктуновский чувствовал это редкое свойство в себе всегда, оттого, может быть, и назвал себя полушутя космическим артистом. Это самоощущение, наверно, жутко потерять, его, если оно есть у на самом деле всерьез одаренного артиста, следует беречь в себе, культивировать постоянно, чтобы всегда быть готовым на актерское свершение, если роль предоставляет такую возможность. И Смоктуновский, как мог, культивировал и развивал в себе эту странность своей индивидуальности. «Да, я странный, не похожий ни на кого, да, если хотите знать, я гений, а поведение гения в странности проявлений и в жизни». Мне кажется, он никогда об этом не забывал. И оттого так много играл гения в жизни, и иногда заигрывался.

Он и сыграл Гения в экранизации пьесы Льва Толстого «Живой труп», сделанной В. Венгеровым. Федю Протасова из рук вон плохо сыграл мой любимый Алексей Владимирович Баталов. На удивление скучно, одномерно, плоско, как-то правильно сыграл эту самую неправильную, иррациональную натуру, написанную Толстым с только ему присущим размахом и темпераментом мысли и чувства. Баталов раньше никогда таких ролей не играл, не умел и не должен был играть. Баталов — сдержанный чеховский герой. Бесстрашие Толстого, разгул толстовских страстей не по зубам рациональному мышлению обаятельнейшего, умного, безупречного по вкусу актера А. Баталова.

Эпизодическая роль Гения не стала его шедевром, да и материала для этого в ней не было. Иннокентий Михайлович добрал недостающее на премьере фильма в Доме кино. Когда на сцене огромного зала представляли съемочную группу, он стоял на несколько метров в стороне от остальных участников. Он был обрит наголо, под парик для роли Чайковского, в которой тогда снимался, одет в черный вечерний костюм, на лацкане которого блестел значок лауреата Ленинской премии, стоял как Наполеон, скрестив на груди руки, гордо откинув назад лысую голову, отставив одну ногу вперед, чуть согнув в колене, и в этой картинной позе устойчиво простоял всю весьма длинную процедуру представления многочисленной съемочной группы.

Наконец очередь дошла до него, и режиссер в микрофон произнес: «А в роли Гения — Иннокентий Смоктуновский». Громкие аплодисменты. Артист, не меняя позы, одарил зал резким кивком головы. Громкие аплодисменты стали бурными. Он дождался шквала, скандежа. Вот так, ребята! Знай наших!

На премьере фильма Сергея Герасимова «Дочки-матери» все в том же Доме кино И.М., игравший одну из главных ролей, предстал перед публикой в весьма странном облачении. На нем была замшевая куртка и узкие клетчатые брючки, словно одолженные напрокат у персонажа из гоголевского «Ревизора». Во время поименного представления участников фильма он время от времени нагибался и почесывал ногу где-то в районе ботинка. Разумеется, все смотрели только на него, как и тогда, когда он стоял в черном костюме с лауреатским значком на лацкане…

Оба раза я был свидетелем этой его игры с публикой Дома кино. И вот тогда я тоже задумался: кто же он, этот загадочный артист И. М. Смоктуновский? И сколько не думаю, по сей день не нахожу однозначного ответа. Где заканчивается игра и начинается жизнь, вновь переходящая в игру?

Всего два-три раза в жизни мне довелось с глазу на глаз беседовать с ним на какие-то и впрямь серьезные темы. В тех случаях он отбросил всякую игру и показуху. А перед кем играть? Не передо мной же, его единственным зрителем и собеседником? И тогда создавалось ощущение, что перед тобой серьезный, глубокий, много повидавший, передумавший, перечувствовавший человек, вовсе не дешевый показушник и игрун.

В 1974 году В. Мотыль снимал картину «Звезда пленительного счастья». В Госкино к ней относились с опаской и с беспримерным вниманием и жесткими требованиями утверждали актеров на роли дворян-революционеров, участников тайного общества. Моя фамилия еще до кинопроб была вычеркнута из списков претендентов на любую роль кого-либо из декабристов (Трубецкой, Волконский): ассоциации, ассоциации плюс чистота расы. Правдами-неправдами Мотылю все же удалось протащить меня на роль Сергея Волконского, и я отснялся в трети роли, заменив Олега Стриженова, который конфликтовал с режиссером. Двенадцатого февраля получаю телефонограмму из Питера: после просмотра материала худсоветом «Ленфильма» меня поздравляют с хорошей работой. Тринадцатого февраля по требованию Госкино Мотыль показывает материал Ф. Ермашу и В. Павленку. После просмотра режиссеру было заявлено: или вы снимаете Козакова с роли, или мы закрываем картину. Расстроенный Мотыль позвонил мне: