Эшелон на Самарканд - читать онлайн книгу. Автор: Гузель Яхина cтр.№ 37

И они едут – через крытые синими сумерками улицы, мимо черных домов, угрюмо глядящих из-под снега. Мутно-рыжие огни сельсовета на пригорке с простертым к ним мельничным крестом виднеются еще долго – даже с края села.

Когда проезжают околицу, из стоящего на отшибе темного строения раздается рев: два голоса воют, низко и страшно, почти в унисон. Хлев со спятившими, понимает Белая. Скоро к их голосам присоединяется третий: этот не воет – рыдает и повторяет одно и то же, на все лады.

“Что он кричит?” – спрашивает Белая у Яшкиной. Та поясняет сонно: “Бейте в набат”.

Выезжают в поле. Черные снега простираются вокруг, от горизонта и до горизонта. Белой дыркой в небе зияет луна. Две светлые полосы – едва наезженный санный путь – ведут к следующей деревне.

– Бейте в набат! – надрывается голос. – Бейте! Бейте! Бейте!

Белой хочется немедленно лечь на дно саней – залезть под овчинные подстилки, зарыться в сено, зажмуриться и заткнуть уши, – но пересиливает себя, даже не ежится.

– В наба-а-а-а-а-а-ат! – несется над пустынными полями. – А-а-а-а-а-а-а!..

За неделю были осмотрены еще несколько деревень. Если бы Белая не отмечала в планшете скрупулезно, где они бывали и что видели, то могла бы поклясться, что заезжали в три или четыре. На самом деле – в одиннадцать. Одиннадцать деревень с заковыристыми чувашскими именами – совершенно одинаковые и на первый взгляд, и при более внимательном знакомстве.

Везде – до боли похожие картины: опустелые дома, сбившиеся в одну избу люди. Уродливая худоба или уродливая толщина тел, покорность и безучастность во взглядах. В остывающих чугунках – камни, земля и гнилая трава. Поля – без озимых. Хлева – без животных. Амбары – без еды. Больницы, где не лечат. Школы, где не учат…

К концу недели Белая утратила способность впечатляться: не поражали уже ни обезображенные голодом и болезнями живые, ни закоченевшие на морозе мертвые. Тогда же узнала и причину странной вялости спутницы. Уже на подъезде к Цивильску заметила, что Яшкина ритмично бормочет под нос какие-то слова.

– Молитесь? – спросила угрожающе, глядя в глаза.

– Да, – спокойно ответила та, впервые с начала пути не отводя взгляда. – О сыне и дочери. Сегодня девятый день как отошли…

В уездном Цивильске Белой предстояло отдохнуть сутки – вымыться, выспаться хорошенько, отчитаться перед Москвой, – а затем двинуться дальше, к Чебоксарам. Ей дали лучший номер в лучшей гостинице города, просторный, с собственным (хотя и не топившимся) камином и расписным – в облаках и ангелах – потолком.

Но Белая не могла ни сесть в ванну с горячей водой, заботливо приготовленную горничной, ни упасть в застеленную свежим бельем кровать. Едва войдя в номер, она, даже не скинув шинели, села за стол – да так и просидела всю ночь. Лампу не зажигала, к накрытому здесь же и укутанному салфеткой ужину не притрагивалась. Надо было писать отчет – не слишком длинный и не слишком короткий, без истерики излагающий факты и дающий конструктивные предложения, – но нужные слова не шли.

Впервые в жизни Белая была бессильна: и звонки, и рапорты, и самые отчаянные телеграммы – без пользы. Всех увиденных детей – не накормить и не согреть. Невозможно – даже самым пылким порывом души – растопить укрывающие рельсы снега, расчистив дорогу эшелонам с хлебом. Или оживить локомотивы на паровозных кладбищах. Или воскресить павших в Гражданскую машинистов.

Там, в оставшихся позади деревнях, Белая впервые видела смерть близко. Там, в населенных умирающими школах, больницах, сельсоветах, жизнь только притворялась, что была. На самом же деле приметы обманывали: под личиной жизни уже давно скрывалась смерть. И Белая стояла перед этой смертью – один на один, лицом к лицу, – не представляя, что ей делать дальше и как жить.

Уже на рассвете, измяв и исчеркав полдюжины листов, Белая отправилась на почту, надеясь по дороге привести в порядок мысли и найти подходящие для донесения слова.

Местный почтамт – крошечный одноэтажный домик на углу главной площади, весь утыканный столбами и опутанный проводами, – уже работал. Белая притулилась у единственной конторки и под сочувственными взглядами почтовой служащей еще с полчаса писала и вычеркивала, писала и вычеркивала. Каждый раз, пробегая глазами новый вариант сообщения, безжалостно вымарывала признаки излишней чувствительности: “страшный”, “жуткий” или “катастрофический”, “погибают” или “мрут как мухи”. А в каждом следующем тексте эти слова немыслимым образом выскакивали вновь, словно не Белая водила карандашом по бумаге, а кто-то другой, упрямый и несговорчивый. Наконец кое-как составила депешу, протянула почтальонше.

Но отправить послание не успели: дверь с грохотом распахнулась, и в помещение ввалилась дышащая паром лошадиная морда с обросшими инеем ресницами и гривой, а следом, стуча копытами, припорошенный снегом лошадиный круп с раздувающимися боками. На лошади сидел мужик в лохматой шапке: огненно-красные с мороза нос и щеки, вместо бороды – сосульки.

– Куда?! – заверещала служащая.

Но мужик уже спрыгнул на пол, уже выпростал руку из меховой рукавицы – откуда-то в его костлявых пальцах обнаружился револьвер и уставился служащей в бледное от возмущения лицо.

– Рапорт мне в Чебоксар подать, – произнес еле слышно, сиплым от простуды голосом.

– Очереди жди. – Мотнула почтальонша подбородком в сторону Белой.

– У меня важнее. – Мужик щелкнул курком и закашлялся сильно, тыльной стороной прижимая руку с револьвером ко рту.

Почтальонша поморгала коротко – и села покорно за телеграфный аппарат, провела пальцами по барабану с бумажной лентой, готовясь к работе.

– Вчера полагалось отправить, да не сумел я. – Мужик, прокашлявшись, облокотился о почтовый прилавок, небрежным жестом смахнул с бороды на пол тающие сосульки; затем достал из-за пазухи сложенный в несколько раз листок и развернул. – Ты уж постарайся, сделай по-быстрому. На том конце ждать не любят.

И начал читать свистящим от напряжения шепотом.

– Рапорт в чебоксарскую ЧК. Сообщаю, что за последнюю неделю в селе Абеево Цивильской волости умерло девять человек, из них пятеро отравились: ели падаль из могильника – выламывали из мерзлой земли залитые карбо-лом коровьи туши и ели. Мертвые тела сложены к другим трупам, в амбар. Прошу прислать солдат для копания общей могилы. Сами жители копать отказываются ввиду отсутствия сил. Родился один младенец – мертвый. Если считать с ним вместе, то умерло не девять, а десять человек. Прошу дать указания на будущее: причислять ли мертворожденных к умершим? А также: причислять ли к умершим новорожденных, проживших несколько дней или часов? Все время путаемся. Иных происшествий не случилось. Председатель совета Абдулов.

Трещали клавиши телеграфа. Лошадь переступала копытами и шумно дышала, затем принялась лизать лакированную конторку – верно, хотела пить.

– Все? – спросила служащая, отстучав последние слова.

– Все. – Абдулов стянул малахай (под ним обнаружилась шишковатая лысина), прижал к груди и мотнул головой, не то благодаря, не то легонько кланяясь женщинам. Затем нахлобучил шапку, распахнул дверь и вскарабкался в седло. Лошадь нетерпеливо трясла башкой – тянулась на улицу.