Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе cтр.№ 96

Представители поколения Белинского не утруждали себя проведением различий между множеством восточных народов. А если Белинский и проводил такое различие, то не видел ни в одном народе положительную сторону: «Турок не ропщет, если дурное расположение духа властелина сажает его на кол или вешает на петле», китайское правительство «лишенное движения, представляет собою как бы окаменевшее прошедшее или египетскую мумию довременного общества». Белинский ни на секунду не сомневается в превосходстве Запада: «Азия – страна так называемой естественной непосредственности, Европа – страна сознания; Азия – страна созерцания, Европа – воли и рассудка» ⁹²¹.

Поэты первой половины XIX в., в том числе Пушкин и Лермонтов, не всегда разделяли пренебрежительное отношение к Востоку. В их произведениях, созданных под влиянием творчества лорда Байрона, Восток предстает более ярким и привлекательным. Его жители могут быть воинственными дикарями, подчиняющимися жестоким деспотам, но их архаичная культура обладает тем достоинством, что еще не заражена искусственностью и умеренностью современной эпохи. Пушкин и его современники глубоко уважали азиатскую цивилизацию. Вряд ли можно говорить о его пренебрежительном отношении к исламскому миру, когда он сочинял «Подражание Корану». Тем не менее он также использовал термин «Азия» для оценки внутриполитических дел. В стихотворении 1830 г. «Стамбул гяуры нынче славят…» злой сатире на тех, кто противостоит западной модернизации, Пушкин выставляет в нелепом виде янычар, восставших 20 годами ранее против модернизационных реформ османского султана Махмуда II ⁹²².

Существовали и такие русские деятели, кто видел в Азии образец для подражания. По мнению слависта Ольги Майоровой, одним из первых таких деятелей являлся работавший в Стамбуле дипломат Владимир Титов ⁹²³. Подобно многим своим коллегам по Министерству иностранных дел, Титов активно участвовал в литературной жизни Санкт-Петербурга. Как член протославянофильского тайного общества «любомудров», возглавляемого Владимиром Одоевским, он написал князю примечательное письмо по приезде в турецкую столицу в 1836 г. ⁹²⁴, где признает, что при взгляде на Италию и Германию становится все в большей мере азиатом. «Согласно его пояснениям, у Востока есть три преимущества перед Западом: сильные религиозные убеждения, патерналистская власть и более чувственные наслаждения (“кайф”). Европейцам всего этого не дано достичь из-за феодальных традиций и католической церкви, а в России за отсутствием этих недостатков страдают от другого – попыток имитирования европейцев. По мнению Титова, настало время России вернуться на свой истинный, восточный путь».

Герцен, относившийся к Азии двойственно, разделял некоторые идеи Титова. Герцен, незаконный сын богатого человека, в начале 1830-х гг. был студентом Московского университета, вращался в радикальных кругах, интересовавшихся германскими философами и идеями французских социалистов-утопистов, бывших тогда в моде. Подобно своим ориентированным на Запад современникам, молодой интеллигент в целом разделял негативные взгляды Белинского в отношении Востока как иллюстрации в миниатюре стагнации и тирании. Поэтому он видел в Востоке метафору николаевского режима.

Когда в 1846 г. Герцен стал обладателем внушительного наследства, он ухватился за возможность сбежать из удушливого политического климата в родной стране и переселился в Париж. Твердый сторонник западников и социалистических идей, он приветствовал революцию 1848 г. с радостным энтузиазмом. Но когда бунтовщикам не удалось полностью смести старый порядок и Европа вернулась на традиционные рельсы, Герцен порвал с западниками и стал пристальнее всматриваться в русскую крестьянскую общину, видя в ней общественный идеал ⁹²⁵.

В контексте такого развития политических идей Азия для Герцена обладала как позитивными, так и негативными чертами. Если до эмиграции российская политика и восточный деспотизм были для Герцена синонимами, то теперь он обнаружил определенное сходство между Восточной Европой и Восточной Азией. Чаадаев и Белинский всегда противопоставляли неподвижный Китай Европе. Но после событий 1848 г. Герцен увидел в западном буржуазном мещанстве и западной пассивности воплощение китайщины ⁹²⁶. Желая задеть западников, он прибегнул к их любимой метафоре конформности конфуцианства для того, чтобы высмеять реформы Петра Первого: «…немецкой работы китайские башмаки, в которых Россию водят полтораста лет, натерли много мозолей, но, видно, костей не повредили, если всякий раз, когда удается расправить члены, являются такие свежие и молодые силы» ⁹²⁷.

«Свежие и молодые силы» пришли с другого Востока. Следуя хомяковскому делению мира на репрессивную и свободную часть, Герцен видел в Востоке источник омолаживающей силы, но не в застойной китайской Азии, а в ее кочевых внутренних территориях, в Туране ⁹²⁸, скифах и монголах. Именно оттуда шел жизненный порыв, сохраняющий молодость России. На самом деле монгольское иго оказалось благом, поскольку оно спасло народ от таких несправедливых западных институций, как феодализм и католическая церковь ⁹²⁹. Герцена, видимо, задевало, когда европейцы называли его соотечественников варварами или татарами, и он смаковал эти определения. В письме французскому анархисту Пьер-Жозефу Прудону он называет себя «варваром… не только по крови, но и по убеждению» и добавляет: «Как настоящий скиф, я с радостью вижу, как этот гибнущий старый мир рушится» ⁹³⁰.