Чан Кайши - читать онлайн книгу. Автор: Александр Панцов cтр.№ 87

Это было своего рода ответом на прозвучавшее за три недели до того, 3 ноября, радиообращение Коноэ к японскому народу, в котором премьер Японии изложил принципы так называемого «нового порядка в Восточной Азии». Коноэ на этот раз предложил установить равноправное сотрудничество между Японской империей, Китаем и Маньчжоу-Го, заявив об отсутствии у Токио материальных претензий к Китайской Республике и пообещав аннулировать японские концессии и право экстерриториальности в Китае. Хотел он только совместно с китайцами и маньчжурами бороться с коммунизмом и западным империализмом.

Отвергнув предложения Коноэ, Чан Кайши уделил особое внимание необходимости развернуть в японском тылу партизанскую войну, попросив Чжоу Эньлая и Е Цзяньина, начальника штаба коммунистической 8-й полевой армии, присутствовавших на совещании, помочь Гоминьдану в подготовке кадров для этой войны. Вскоре в Наньюэ открылись партизанские курсы, к которым был даже прикреплен один из советских военных советников.

О необходимости вести партизанскую войну Чан говорил и ранее. Первый раз — 2 августа 1937 года на заседании своего Генштаба, после чего неоднократно возвращался к этой теме. Однако до падения Ухани этот вопрос так и не был переведен в практическую плоскость, поскольку по большому счету Чан не понимал, как эту войну вести. Он просто думал перебросить во вражеский тыл несколько частей и подразделений, чтобы те развернули в тылу врага такие же регулярные действия, что и солдаты на фронте. Но многие генералы отнеслись к этому с предубеждением, полагая, что те, кто отправляется в японский тыл, на самом деле увиливают от настоящей схватки, «спасая свои шкуры». Поэтому идея войны в тылу стала крайне непопулярной среди офицеров, не желавших «терять лицо».

Но с падением Ухани и японской оккупацией огромной части страны Чан вновь заострил этот вопрос. Дело в том, что японцы не имели достаточного числа солдат, чтобы оккупировать каждый квадратный километр китайской земли; они контролировали только более-менее крупные города и другие стратегические объекты, включая линии коммуникаций. Так что в их тылу сохранились участки территории, на которые их власть не распространялась. Вот там-то и могли действовать китайские партизаны.

В марте 1939 года Чану удалось переломить высокомерное отношение своих офицеров к партизанщине, и гоминьдановцы наконец стали направлять за линию фронта большое количество войск, а сам японский тыл разделили на пять военных зон (всего в Китае было организовано десять военных зон). Но Чан так до конца и не осознал, что война во вражеском тылу не могла быть ни позиционной, ни маневренной, а только народной. Организовывать население в иррегулярные боевые отряды он не стал.

В отличие от коммунистов, которые занялись развертыванием в тылу врага именно народной войны, в полной мере используя опыт, накопленный в период советского движения, Мао не отказывался помогать «дружеским регулярным войскам», но, с его точки зрения, 8-я армия могла и должна была вести только чисто партизанские или маневренно-партизанские («воробьиные», как он их называл) боевые действия в японском тылу независимо от Гоминьдана, «взяв инициативу в свои руки». Такой метод войны, считал он, будет «свободнее, живее и эффективнее». Это же советовал ему Сталин. И Мао, и Сталин полагали, что антияпонская война будет носить затяжной характер. Надо набраться терпения и ждать, разъяснял Мао, пока японская армия истощит силы. И продолжал следовать своему излюбленному правилу: «Враг наступает — мы отступаем; враг остановился — мы тревожим; враг утомился — мы бьем; враг отступает — мы преследуем».

В начале 1939 года, по данным японцев, к северу от Янцзы в тылу японских войск действовали уже 300 тысяч партизан, в Центральном Китае — 100 тысяч, а в районе между Шанхаем, Нанкином и Ханчжоу — 250 тысяч. Китайцы давали другие цифры, заявляя, что за линией фронта оперируют два с половиной миллиона вооруженных патриотов. По сведениям же голландского разведчика, жившего в Шанхае, в 1939 году в тылу японцев сражалось от восьмисот тысяч до одного миллиона партизан. Часть из них действовала под руководством гоминьдановцев, часть — коммунистов.

Так же, как Мао со Сталиным, Чан тоже начал понимать, что война против Японии будет затяжной. А потому стал уделять огромное внимание не только строительству и вооружению армии, но и подготовке и воспитанию руководящих кадров партии. «Кадры решают все, — записал он в дневнике 15 ноября 1938 года, — реализация политической линии, стратегии и тактики партии теснейшим образом связана с тем, насколько сильны партийные кадры, насколько силы партии разобщены, насколько кадры связаны с массами, насколько велик у кадров практический опыт и насколько высок уровень их теоретической подготовки».

Как видно, он вновь цитировал Иосифа Виссарионовича — на этот раз его речь в Кремлевском дворце перед выпускниками военных академий 4 мая 1935 года. Похоже, Чан Кайши проявлял большой интерес ко всему, что говорил советским вождь, не упуская возможности у него поучиться.

На следующий год Чан даже запланировал что-то вроде конференции под лозунгом «Кадры решают все». «Политика важнее военного дела… Дух важнее материи», — заявил он на совещании в Наньюэ.

1 декабря 1938 года он вылетел из Хунани в Гуйлинь (северо-восток Гуаней), а через неделю прибыл в Чунцин — свою новую столицу. Выбрал он этот город, находившийся в провинции Сычуань, не случайно, учитывая прежде всего его стратегическое расположение — на берегу главной водной артерии страны, Янцзы, при ее слиянии с другой широкой рекой Цзялинцзян (Река, текущая меж красивых холмов). Последняя берет начало на севере страны, в Шэньси. Будучи зажатым с двух сторон этими водными потоками, город возвышается на крутых холмах вдоль узкого полуострова, напоминающего клюв попугая. От линии фронта до него было довольно далеко — более 800 километров, к тому же подходы к нему перекрывали горные хребты и речные теснины «Сянься» («Три ущелья»), отделяющие Сычуань от остального Китая.

Кроме стратегического значения город Чунцин мало чем мог привлечь внимание. Это было «заброшенное, скучное и невеселое место». Вновь прибывшего оно сразу же поражало тем, что «удивительно не подходило для жизни человека, так как ровной территории не было. Чтобы куда-нибудь добраться, превращаешься в козла».

К декабрю 1938 года Чунцин был уже страшно перенаселен за счет беженцев со всех концов Китая. Городское население увеличилось более чем в два раза: с 480 тысяч в июле 1937 года до 1 миллиона 100 тысяч. Это, конечно, обострило все городские проблемы: продовольственную, жилищную, санитарную, транспортную и т. д. Резко возросла преступность.

С утра до вечера почти все 400 городских улиц и переулков кишели народом, галдевшим на разных диалектах. Множество людей прямо на улицах и жили, и спали, и справляли нужду. Полицейские не могли установить порядок. Везде было полно нищих — худых, оборванных, грязных, кто-то сидел на обочине, кто-то преследовал прохожих, хватая их за одежду. А рядом «вдоль улиц валялись трупы, и их никто не убирал… Полиция не обращала на них внимания». Многие нищие «были больны проказой… Надо было успеть найти деньги в сумочке, если же ты мешкал, они касались твоей кожи, пока ты старался увернуться». По улицам бегали крысы, их было неисчислимое множество ^[85].