Чан Кайши - читать онлайн книгу. Автор: Александр Панцов cтр.№ 90

Иными словами, жизнь в Чунцине да и во всей Сычуани и других свободных районах Китая постепенно налаживалась. Богатая провинция Сычуань, самая большая в стране, насчитывала тогда около пятидесяти миллионов жителей и была, по сути, самодостаточной, то есть могла прокормить себя. Правда, в ней не было хлопка-сырца, да и современная промышленность полностью отсутствовала, но все проблемы можно было решить. Хлопок стали завозить из других мест, эвакуированные заводы заработали. И даже с местными властями, до того полностью контролировавшими Сычуань, у Чана не возникло осложнений. Генералиссимусу повезло: сычуаньский милитарист Лю Сян, плохо подчинявшийся ему, скончался задолго до переезда Чана в Чунцин, 20 января 1938 года. «Это счастье для страны», — записал Чан в дневнике в тот день, отметив, что хотя он и «глубоко опечален» кончиной Лю Сяна, «но теперь Сычуань можно будет объединить, заложив фундамент войны сопротивления». Вот этот фундамент он теперь и закладывал.

КИТАЙСКО-ЯПОНСКАЯ ВОИНА (1937–1945 гг.) Карта:

Время от времени, правда, Чунцин подвергался японским бомбардировкам. Первая, самая страшная, произошла в начале мая 1939 года. «Армада, наибольшая из всех, которые я когда-либо видел в Китае, пронеслась над моей головой, — вспоминает австралийский корреспондент. — …Я вскарабкался на скалу, осторожно пробрался сквозь район горящих лачуг и вышел к стене старого города. Тяжелораненые брели к воротам. Человек с распухшим лицом, ничего не видя, тыкался в стены и телефонные будки… Везде лежали убитые и умирающие, а из разрушенных горящих зданий… неслись стоны». В результате этой жуткой бомбардировки, продолжавшейся два дня, число жителей центральной части города сократилось почти вдвое. «Чунцин стал одним огромным кладбищем», — ужасался французский миссионер.

До середины сентября 1939 года японцы совершили 30 налетов на город, и каждый приносил новые разрушения и жертвы. Из-за бомбежек то и дело повреждалось энергоснабжение и отключался водопровод.

Между тем, в дополнение ко всем трудностям, весной 1939-го у Чана начали портиться отношения с его главным союзником — Сталиным. Внешне вроде бы все оставалось нормальным, и СССР продолжал помогать Китаю. Да и советские летчики делали все возможное, чтобы защитить Чунцин, и не их вина была в том, что японские бомбардировщики все равно прорывались. Но Чан Кайши не мог не почувствовать, что что-то пошло не так, поскольку весной 1939-го Сталин начал неожиданно оттягивать заключение третьего соглашения о займе, самом крупном — на 150 миллионов американских долларов.

До того все казалось безоблачным. На 5-м пленуме Центрального исполкома Гоминьдана в январе 1939-го Чан даже заявил, что Советский Союз — лучший друг Китая. Он также выразил надежду на то, что Китай, СССР, США, Англия и Франция составят фронт мирных стран, чтобы противостоять агрессивному блоку Японии, Германии и Италии. 22 марта в связи с отъездом в Москву полпреда Лу-ганца-Орельского (в отпуск «месяца <на> 2–2,5») Чан передал с ним письмо Сталину, в котором, в частности, написал: «Моим непоколебимым мнением является то, что на протяжении будущих пятидесяти лет СССР и Китай должны быть тесно связаны в едином фронте». Он подчеркнул, что рассчитывает на заём в 150 миллионов долларов, чтобы «покрыть наш недостаток в военных материалах», и, кроме того, вновь предложил заключить дополнительный договор — на этот раз под названием «общий пакт защиты мира на Дальнем Востоке». Одновременно он отправил в Москву Сунь Фо — в качестве своего специального посла с полномочными правами и личного представителя для подписания соглашения о займе. (Сунь и Луганец-Орельский, вылетев из Чунцина на одном самолете 25 марта, прибыли в Москву 7 апреля.)

Но Сталин поступил с Сунь Фо точно так же, как десять лет спустя с Мао Цзэдуном: поселил на подмосковной даче и стал игнорировать. Через разных официальных лиц Чан неоднократно передавал просьбы Сталину удостоить Суня аудиенции, да и сам Сунь настойчиво просил о том же, но Сталин уклонялся от встречи под разными предлогами. Через Луганца-Орельского, например, Сунь Фо было передано, что Сталин «находится вне Москвы», несмотря на то что он был в городе. И только через пять недель, 15 мая 1939 года, Сталин принял наконец посланца Чана, что, однако, ничего не значило. Встреча носила формальный характер, и, хотя Сталин и пообещал предоставить Чану «снабжение», он отнюдь не спешил подписывать с Сунем новое соглашение о займе, да и вопрос о дополнительном договоре не пожелал рассмотреть. Возможно, поэтому он в начале встречи потребовал, чтобы стенограммы беседы не велось, а в конце отобрал у переводчика, Сергея Леонидовича Тихвинского, блокнот, в котором тот делал записи по ходу разговоров. А на следующий день Молотов, в кабинете которого проходила аудиенция, на голубом глазу сообщил Суню, что поскольку «сведения относительно нашей беседы, состоявшейся недавно вечером, стали известны на стороне, Советское правительство решило продлить и, следовательно, отсрочить, в ожидании дальнейших событий, теперешние переговоры об оказании советской помощи Китаю».

Чан предполагал, что «резкое изменение политики СССР в отношении Китая» объяснялось приходом в Наркомат иностранных дел СССР в начале мая 1939 года Молотова — вместо Литвинова: по какой-то необъяснимой наивности он, похоже, считал, что наркомы в Советском Союзе могут влиять на политический курс страны. Но он ошибался. Скорее всего поведение Сталина было связано с тем, что именно весной 1939 года резко обострились отношения гоминьдановцев с китайскими коммунистами в тылу японцев в провинции Хэбэй.

Союз двух бывших смертельных врагов не мог, конечно, и сам по себе длиться вечно, а уж в условиях, когда коммунистические и гоминьдановские партизаны вынуждены были в японском тылу действовать бок о бок, должен был неминуемо дать глубокую трещину. Ведь прокормить всех — и японцев, и коммунистов, и гоминьдановцев — местные крестьяне не могли, так что «трения», то есть вооруженные конфликты между войсками КПК и ГМД за фураж и продовольствие, были неизбежны. Начиная с конца 1938 года Чан неоднократно пытался урегулировать коммунистическую проблему. Он настаивал на строгом разграничении зон боевых действий в тылу японцев, требовал от Мао и Чжу Дэ (командующего коммунистической 8-й армией) неукоснительно исполнять все его приказы и даже неоднократно предлагал коммунистам либо вступить в Гоминьдан, либо ликвидировать обе партии, образовав единую организацию под названием «республиканская» или «социалистическая». По требованию Чана 3 июня 1938 года Центральная контрольная комиссия Гоминьдана восстановила в партии Чэнь Дусю, Чжан Готао, Чжоу Эньлая, Мао Цзэдуна и еще 26 прежних и нынешних вождей компартии, которые входили в Гоминьдан раньше — в период первого единого фронта 1920-х годов.

Но все было тщетно. В тот же день, 3 июня, Мао и другие руководители КПК отклонили решение ЦКК Гоминьдана, отказавшись от восстановления. И продолжили проводить операции в японском тылу независимо от Чан Кайши. Понимая, что Китай в одиночку не победит Японию, Мао использовал время для того, чтобы создать как можно больше военных баз КПК на захваченной японцами территории. И к 1940 году таких баз было уже более десяти (коммунисты в пропагандистских целях называли их «освобожденными» районами, хотя на самом деле никого не освобождали: в большинстве деревень за линией фронта японцев не было).