История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 125

– Напрасно, – холодно возразил Петион, – этим актом они погубили бы только самих себя.

Петион, со своей стороны, хотя и холоднее Ролана, но выказал не меньшее мужество. Он писал Сантерру, который, по бессилию или сообщничеству, ответил, что сердце его растерзано, но он не может сделать так, чтобы приказания его исполнялись. Тогда Петион лично отправился на все места побоищ. В тюрьме Ла Форс он собственноручно стащил с окровавленных стульев двух муниципальных чиновников, которые в своих должностных шарфах усердно исполняли роль, принятую Майяром в Аббатстве. Но как только он удалился, отправляясь в другие места, чиновники возвратились – и казни продолжились. Везде бессильный, Петион пришел к Ролану, который от горя занемог. Удалось только одно – оградить Тампль, хотя находившиеся в нем царственные заложники особенно возбуждали народную ярость. Однако тут вооруженной силе посчастливилось, и трехцветная цента, протянутая между стенами и толпой, удержала ее на должном расстоянии и спасла королевское семейство.

Чудовища, проливавшие кровь с воскресенья, так втянулись в свою адскую работу, что уже не могли остановиться. Они внесли в экзекуцию некоторую правильность – прерывали ее по временам, чтобы убрать трупы и поесть.

Резня в тюрьмах

Даже женщины приходили в тюрьмы с провизией, причем объясняли, что несут обед мужьям, которые заняты в Аббатстве.

В Ла Форс, Бисетре и Аббатстве побоище длилось дольше, нежели в других тюрьмах. В Ла Форс содержалась злополучная принцесса Ламбаль, славившаяся при дворе своей красотой и близкими отношениями с королевой. Полумертвую, ее приводят в приемную.

– Кто вы? – спрашивают ее палачи в муниципальных шарфах.

– Луиза Савойская, принцесса Ламбаль.

– Какова была ваша роль при дворе? Известны вам дворцовые заговоры?

– Я не знала ни о каких заговорах.

– Клянитесь любить свободу; клянитесь ненавидеть короля, королеву и королевское звание.

– Первую клятву я дам; второй не могу – это было бы против сердца.

– Да клянитесь же! – шепчет ей один из присутствующих, желающий спасти ее. Но несчастная уже ничего не видит и не слышит.

– Освободить, – говорит президент.

Здесь, как и в Аббатстве, было придумано слово, которое служило условным сигналом смерти. Бедную женщину выводят. По словам нескольких рассказчиков, ее не намеревались убивать, а хотели действительно освободить. Но у выхода ее встречают звери, жаждущие крови. Занесенная сабля ранит ее в затылок, и кровь струится из раны. Однако она идет, поддерживаемая двумя людьми, которые всё еще хотят ее спасти, но, сделав несколько шагов, падает под смертельным ударом. Ее прекрасное тело мигом растерзано; убийцы над ним измываются и рвут его на части. Голову, сердце, другие части трупа они насаживают на пики и носят по Парижу. «Нужно нести их к подножию престола», – говорят они на своем ужасном языке. Они бегут к Тамплю и будят своими исступленными воплями несчастных пленников, которые со страхом спрашивают, что случилось. Муниципальные чиновники не разрешают им смотреть на гнусное шествие, проходящее под окнами, и в особенности на кровавую голову, поднимаемую к ним на пике. Наконец один гвардеец говорит королеве: «Не хотят, чтобы вы видели голову Ламбаль». От этих слов королева лишается чувств; принцесса Елизавета, король и его камердинер уносят ее, а вопли толпы еще долго раздаются вокруг Тампля.

День 3 сентября и ночь на 4-е всё еще осквернялись убийствами. В Бисетре в особенности бойня продолжалась дольше и была еще страшнее, нежели в других тюрьмах. Там содержались несколько тысяч арестантов. Они было хотели защищаться – в них стреляли из пушек. Один член Генерального совета коммуны даже имел дерзость просить войска для усмирения защищающихся арестантов. Его не стали слушать. Петион еще раз сам побывал в Бисетре, но ничего не добился. Кровь для всей этой толпы обратилась в потребность – эта потребность заменила политический фанатизм. Побоище там длилось до 5 сентября.

Наконец почти не осталось жертв; тюрьмы опустели; палачи требовали еще крови, но распорядители как будто начинали делаться доступными состраданию. Коммуна начинала выражаться мягче: «глубоко тронутая строгостями, совершенными против заключенных», она отдавала новые приказания о прекращении этих строгостей, и на этот раз они исполнялись лучше. Но уж очень мало оставалось несчастных, которым эта поздняя жалость могла пригодиться. Цифра убитых различно оценивается в современных отчетах: от шести до двенадцати тысяч во всех парижских тюрьмах.

Но не меньше самых экзекуций приводит в недоумение смелость, с которой распорядители в них признавались, и наглость, с какой они советовали и другим городам подражать им. Наблюдательный комитет не побоялся разослать всем французским общинам циркуляр, который история обязана сохранить со всеми семью приложенными к нему подписями. Вот этот монументальный документ:

«Париж, 2 сентября 1792 года.

Братья и друзья, после того как ужасный заговор двора, имевший целью избиение всех патриотов французского государства, заговор, в котором оказываются скомпрометированными многие члены Национального собрания, поставил 9-го числа прошлого месяца Парижскую коммуну перед жестокой необходимостью употребить могущество народа во спасение нации, она ничего не упускала, чтобы заслужить признательность отечества. После сочувствия, засвидетельствованного ей самим собранием, кто бы подумал, что новые заговоры стали составляться в тайне и разражались в ту самую минуту, как Национальное собрание спешило отставить ее в награду за ее пламенный патриотизм! При этом известии поднявшиеся со всех сторон изъявления народного неудовольствия дали Национальному собранию почувствовать непреложную необходимость соединиться с народом и возвратить коммуне всю силу, которой оно же само ее наделило.

Гордая тем, что пользуется всей полнотой национального доверия, которое она будет стараться заслужить всё больше и больше, поставленная у фокуса всех заговоров, решившаяся погибнуть за общее благо, коммуна тогда только похвалится исполнением своего долга, когда достигнет вашего одобрения, которое есть цель всех ее желаний. Исповедуя принципы совершеннейшего равенства, не добиваясь иного преимущества, кроме права первой являться на место опасности, она поспешит снизойти на уровень незначительнейшей общины государства, как только нечего будет более опасаться.

Извещенная, что против нее шли варварские орды, Парижская коммуна спешит уведомить своих братьев из всех департаментов, что часть свирепых заговорщиков, содержавшихся в тюрьмах, умерщвлена народом. Это был акт правосудия, казавшийся необходимым для того, чтобы страхом удержать легионы изменников, заключающиеся в стенах города, в ту минуту, как народ собирался идти на врага. И нация после долгого ряда измен, доведших ее до края бездны, без сомнения, поспешит принять эту полезную и нужную меру, и все французы тогда скажут себе: мы идем на врага и не оставляем за собой разбойников, которые перерезали бы наших жен и детей.