История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 164

Людовик XVI тотчас после своего защитника произнес несколько слов, заранее им написанных. «Вам изложили мою защиту, – сказал он, – я не стану повторять того же; обращаясь к вам, может статься, в последний раз, я заявляю, что моя совесть ни в чем меня не укоряет и мои защитники сказали вам правду. Я никогда не страшился публичного разбора моих действий, но сердце мое истерзано обвинением, будто я хотел, чтобы была пролита кровь народа, а в особенности тем, что мне приписываются бедствия 10 августа! Признаюсь, многократные доказательства, которые я во все времена давал в любви моей к народу, и все мои действия должны были, казалось мне, доказать, что я не боялся сам подвергаться опасности, чтобы щадить его кровь и навсегда отстранить от себя подобное обвинение».

Президент спрашивает Людовика XVI, имеет ли он еще что-нибудь сказать в свою защиту. Король отвечает, что он всё сказал. Тогда президент объявляет, что он может удалиться. Людовика с его защитниками выводят в соседнюю залу, и там он заботливо занимается молодым Десезом, который, по-видимому, утомлен длинной речью. Возвращаясь в Тампль в карете, король с тем же спокойствием разговаривает с сопровождающими его лицами и входит к себе в пять часов.

Как только он выходит из Конвента, там разражается страшная буря. Одни хотят, чтобы были открыты прения, другие, жалуясь на вечные проволочки, замедляющие исход процесса, требуют немедленной поименной переклички, говоря, что во всяком суде после речи подсудимого собираются голоса. Ланжюине с самого начала процесса испытывал негодование, которого его пылкая душа была не в силах долее сдерживать. Он взбегает на кафедру и среди шума и криков требует не времени на прения, а уничтожения самой процедуры, восклицает, что время свирепых людей прошло, что собрание позорит себя, взявшись судить Людовика XVI, что никто во Франции не имеет на это права, и в особенности – собрание; что если оно хочет действовать как политическое учреждение, то может принять лишь меры безопасности против бывшего короля, а если действует как судебное место, то поступает вне всяких принципов, ибо это значит отдать побежденного на суд самого победителя, так как большинство присутствующих членов признали себя заговорщиками 10 августа.

При слове заговорщики страшный гвалт поднимается со всех сторон. Раздаются крики: «К порядку! В Аббатство! Вон с кафедры!» Ланжюине тщетно хочет оправдать произнесенное слово, заверяя, что его в этом случае следует принимать в благоприятном смысле, а 10 августа было славным заговором. Шум не унимается, и оратор заключает, что предпочел бы погибнуть тысячу раз, чем осудить противно всем законам даже самого гнусного из тиранов!

За ним следует толпа ораторов, и шум только растет. Никто никого не хочет слушать, депутаты оставляют свои места, сходятся кучами, группами, ругаются, грозят – президент вынужден надеть шляпу.

По истечении часа волнение наконец утихает, и собрание, приняв мнение тех, кто требует прений, объявляет, что прения открываются и будут продолжаться, с прекращением всех других дел, до произнесения приговора.

Прения начинаются 27 декабря, толпа уже выступавших ораторов снова появляется на кафедре. Сен-Жюст говорит опять. Вид Людовика XVI, побежденного, униженного, но полного светлого спокойствия, породил в уме пылкого революционера некоторые сомнения. Но он отвечает на них, называя Людовика скромным и ловким тираном, который угнетал скромно, а теперь защищается скромно, и от вкрадчивой кротости которого нужно оберегать себя самым тщательным образом. Людовик созвал Генеральные штаты, но лишь для того, чтобы унизить дворянство и опереть свою власть на раздоры, поэтому когда он увидел, как быстро возрастает могущество штатов, то постарался уничтожить его. К 14 июля, к 5 и 6 октября он тайно копил средства, чтобы задавить народ; но каждый раз, когда его заговоры по милости национальной энергии не удавались, он притворно разворачивался и лицемерно выказывал неестественную радость по поводу своего поражения и победы народа. После того, не имея более возможности применять силу, он подкупал защитников свободы, входил в сношения с иноземцами, приводил в отчаяние министров, из которых один вынужден был написать ему: «Ваши тайные сношения мешают мне исполнять закон – я удаляюсь». Наконец, он прибегал ко всем средствам, подсказываемым самым глубоким коварством, и до 10 августа напускал на себя, да и теперь еще напускает, притворную кротость, чтобы потрясти своих судей и ускользнуть от них.

Вот как естественные колебания Людовика XVI отражались в свирепом уме, который видел сильное коварство и расчет там, где были только слабость и сожаления о прошлом. За Сен-Жюстом следуют другие ораторы, и все с нетерпением ждут очереди жирондистов. Они до сих пор еще не высказывались, и пора было им объясниться. Мы уже видели, как велики были их колебания, их склонность расчувствоваться и простить Людовику XVI сопротивление, которое они способны были понять больше своих врагов. Верньо сознался нескольким друзьям, что глубоко растроган. Не ощущая, может быть, такого сильного волнения, другие тоже готовы были проявить сочувствие к жертве и придумали средство, ясно изобличавшее и их чувства, и затруднительность их положения: предложили воззвание к народу. Сбросить с себя опасную ответственность, свалить на нацию упрек в варварстве, если бы король был осужден, или в роялизме, если б он был оправдан, – вот в чем состояла цель жирондистов, а это было малодушием.

Если уж их глубоко трогало несчастное положение Людовика XVI, они должны были иметь мужество защитить его сами, а не вызывать между собой войну, отсылая всем сорока четырем тысячам секций, на которые делилась Франция, вопрос, который неминуемо стравил бы все партии и поднял самые бешеные страсти. Надо было сильной рукой захватить власть, иметь мужество самим употребить ее в дело, а не сваливать на народ непосильную задачу, подвергая всю страну неописуемой сумятице. Тут жирондисты дали своим противникам огромное преимущество, сами подсунули им повод распространить слухи о том, что они стараются вызвать междоусобную войну, и подозревать их мужество и искренность. У якобинцев не преминули заметить, что те, кто прямо требуют оправдания Людовика ХЛТ, честнее и более заслуживают уважения, чем те, кто предлагают воззвание к народу. Но так обыкновенно поступают умеренные партии: как и 2 и 3 сентября, жирондисты не решались компрометировать себя ради короля, на которого смотрели как на врага и который, по их убеждению, хотел истребить их иностранным оружием; однако, тронутые положением побежденного врага, они старались защитить его, негодовали на оказываемое насилие и делали всё, что было нужно, чтобы погубить себя, но не то, что нужно было, чтобы спасти его.

Салль, тот из жирондистов, кто усерднее перенимал фантазии Луве и даже превосходил его в сочинении небывалых заговоров, – Салль первым предложил и развил систему воззвания к народу на заседании 27-го числа. Предоставляя республиканцам сколько угодно порицать действия Людовика XVI, признавая, что он заслуживает всей возможной строгости, он, однако, заметил, что Конвент должен совершить не мщение, а великий политический акт, и стал доказывать, что только с точки зрения общественной пользы должно судить о вопросе. В обоих же случаях – осуждения и оправдания – Салль усматривал огромные неудобства. Оправдание будет вечным источником раздоров, король сделается лозунгом всех партий. Память о его проступках будет постоянно ставиться в укор снисходительности Конвента; эта безнаказанность будет публичным скандалом и, может статься, сделается причиной народных восстаний и предлогом для агитаторов. Звери, уже перевернувшие государство вверх дном своими злодеяниями, не преминут, опираясь на этот акт милосердия, совершить новые, так точно, как, ссылаясь на медленность судов, учинили сентябрьскую бойню. Наконец, Конвент со всех сторон будет обвинен в недостатке храбрости, необходимой для прекращения всех этих волнений и основания республики энергичным и грозным примером.