История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 161

Наконец Сантерр докладывает о прибытии Людовика XVI. Председательствует Барер. «Граждане! – обращается он к собранию. – Не забывайте, что взоры Европы обращены на вас. Потомство будет судить вас с непреклонной твердостью; сохраните же достоинство и невозмутимость, приличествующие судьям. Помните грозное молчание, встретившее Луи, когда его привезли из Варенна».

Людовик XVI появляется у решетки около половины третьего пополудни. Его вводят генералы Сантерр и Виттенгоф. Глубокое молчание царит в собрании. Достоинство короля, его спокойная наружность среди столь великих несчастий трогают всех. Депутаты центра взволнованы. Жирондисты глубоко растроганы. Даже Сен-Жюст, Робеспьер и Марат чувствуют, что слабеет их фанатизм, и удивляются, что видят в короле, казни которого требуют, человека. «Садитесь, – обращается Барер к Людовику, – и отвечайте на вопросы, которые будут вам предложены».

Людовик XVI садится и выслушивает чтение обвинительного акта, статью за статьей. В этом акте припоминались все промахи и вины двора, и все они приписывались лично королю. Если не допускать естественного сожаления о прежнем могуществе, всё в действиях короля можно было вменить ему в преступление, потому что вся его жизнь за последние годы была лишь одним непрерывным сожалением, смешанным с несколькими робкими попытками вернуть утраченное. После каждого пункта президент останавливался и спрашивал: «Что вы имеете ответить?» Король отвечал всегда уверенным голосом, часть пунктов отрицал, ответственность за другие возлагал на министров и постоянно ссылался на конституцию, от которой, по своему уверению, ни разу не уклонился. Ответы его оставались умеренными, но когда президент сказал: «Вы проливали кровь народа 30 августа», – Людовик ответил, впервые повысив голос: «Нет, милостивый государь, нет, не я».

Затем ему были предъявлены документы. Пользуясь почтенным правом подсудимого, король не признал части их и оспаривал существование железного шкафа. Это отрицание произвело на всех неблагоприятное впечатление и стало большим промахом, потому что факт был уже доказан. Потом Людовик потребовал копии с обвинительного акта и документов и просил дать ему защитника.

Президент объявил, что он может удалиться. В соседней зале королю подали перекусить, а потом повезли назад в Тампль. Первой заботой Людовика было просить, чтобы ему дали свидеться с семейством. Ему отказали на том основании, что коммуна требовала разлучить их на всё время процесса. В половине девятого, когда подали ужин, он опять просил, чтобы ему дозволили обнять детей. Но подозрительность коммуны делала из тюремщиков варваров, и ему снова отказали.

Между тем в собрании шли шумные споры по поводу требования Людовика XVI дать ему защитника. Петион настаивал на том, что это требование следует удовлетворить; Тальен, Бийо-Варенн, Шабо и Мерлен говорили, что это только растянет процесс. Наконец собрание решило предоставить защитника. К Людовику послали депутацию известить об этой новости и спросить, кого он выберет. Король назначил Тарже или Тронше, а если возможно, то обоих. Кроме того, он просил, чтобы ему дали бумаги, перьев и чернил для подготовки к защите и разрешили видеться с семейством. Конвент тотчас же постановил: предоставить всё нужное для письма, уведомить выбранных защитников, дозволить свободно с ними общаться, свидания с семейством разрешить.

Тарже отказался защищать Людовика XVI на том основании, что с 1785 года не занимался адвокатурой. Тронше немедленно написал, что готов принять на себя защиту, а кроме того, собрание получило письмо от почтенного Мальзерба, друга и товарища Тюрго; благородный старец, один из самых уважаемых членов судебного сословия, писал президенту: «Я два раза был призван участвовать в советах того, кто был моим государем, когда все добивались этой должности; я обязан служить ему так же, когда многие считают эту службу опасною». Он просил президента известить Людовика XVI о своей готовности посвятить себя его защите.

Многие другие сделали то же предложение, о чем королю немедленно дали знать. Он всех благодарил, но принял только Тронше и Мальзерба. Коммуна решила, что оба защитника будут подвержены тщательнейшему обыску, прежде чем их допустят к клиенту. Тогда Конвент повторил приказание дозволить свободное сообщение, и их пропустили в Тампль беспрепятственно. Когда вошел Мальзерб, король вскочил ему навстречу; почтенный старец, рыдая, пал к его ногам. Людовик поднял его, и они долго стояли обнявшись, а затем принялись за работу. Представители от собрания каждый день приносили документы; им было приказано показывать бумаги, но из рук не выпускать. Король изучал их с большим вниманием и спокойствием, всё более изумлявшим представителей.

В единственном утешении, которого он просил, свиданиях с семейством, ему отказывали вопреки декрету Конвента. Коммуна, которая решительно этого не хотела, требовала, чтобы Конвент отменил этот декрет. «Сколько ни приказывайте, – заявил Тальен Конвенту, – если коммуна не хочет, то этого не будет». Эти дерзкие слова возбудили сильный шум. Однако Конвент изменил свой декрет и постановил, что король может иметь при себе обоих детей с тем, чтобы во всё время процесса они не возвращались к матери. Король, сознавая, что ей они нужнее, чем ему, не решился отнимать их и покорился этому новому горю с неизменной своей кротостью.

По мере того как процесс подвигался, всё более чувствовалась важность вопроса. Одни понимали, что если разделаться с монархизмом посредством цареубийства, то это обяжет к системе неумолимой мести и жестокости и будет равняться объявлению смертельной войны прежнему порядку; они согласны были уничтожить этот порядок, но не таким насильственным способом. Другие, напротив, желали именно этой смертельной войны, не допускавшей ни слабости, ни возвращения к прошлому и рывшей бездну между республикой и монархией. Личность короля исчезала в этом громадном вопросе, и рассматривался лишь один пункт: следует или не следует окончательно порвать с прошлым посредством страшного и решительного акта. Важным признавался только результат, а жертва, обрекаемая на заклание, терялась из виду.

Жирондисты, упорно преследуя якобинцев, беспрестанно напоминали им о сентябрьских злодеяниях и представляли их анархистами, стремившимися властвовать над Конвентом посредством террора и уничтожить короля, чтобы заменить его триумвирами. Гюаде почти удалось изгнать их из Конвента: по его предложению постановили, что будут созваны все избирательные собрания Франции, чтобы утвердить или сменить своих депутатов. Этот декрет, состоявшийся в несколько минут, очень испугал якобинцев. Разные обстоятельства тревожили их еще более. Федераты продолжали сходиться со всех сторон. Муниципалитеты присылали множество адресов, в которых, одобряя Республику и поздравляя собрание с ее учреждением, порицали преступления и излишества анархии. Якобинские общества не переставали упрекать своего парижского собрата в том, что он терпит в своей среде людей крови и мщения, извращающих общественную нравственность и всегда готовых покуситься на безопасность Конвента. Некоторые отрекались от своих основателей и объявляли, что при первом знаке полетят в Париж, на помощь Конвенту. Прежде всего требовали исключения Марата, а некоторые – самого Робеспьера.

Якобинцы с горечью признавали, что общественное мнение развращается, уговаривали друг друга быть твердыми, действовать согласованно и, не теряя времени, писать в провинции, чтобы просветить заблудших братьев. Они обвиняли изменника Ролана в перехватывании писем и замене их лицемерными писаниями, развращавшими умы. Они предлагали устроить добровольное пожертвование с целью распространять полезные статьи, в особенности превосходные речи Робеспьера, и приискивали средства доставлять их вопреки Ролану, который, по их словам, нарушал свободу почт. В одном, однако, якобинцы соглашались: в том, что Марат скомпрометирован непомерной свирепостью своих статей, и общество обязано разъяснить Франции, какое различие оно делает между Маратом и мудрым, добродетельным Робеспьером, который, никогда не выходя из должных пределов, хотел без слабости, но и без преувеличения, лишь того, что было справедливо и возможно. Спор завязался между этими двумя людьми. Марата признавали за несомненно сильного и смелого человека, но слишком пылкого. Он был полезен делу народа, говорили якобинцы, но не умел остановиться. Приверженцы Марата отвечали, что он не требовал исполнять всё, что он говорит, и чувствовал лучше кого бы то ни было, на чем следует остановиться. В доказательство они приводили разные его изречения, например: «Одного Марата довольно в Республике», «Я требую больше, чтобы добиться хоть немногого», «Рука моя отсохла бы, если б я ожидал, что народ буквально исполнит все мои советы», «Я запрашиваю у народа, потому что знаю, что он со мной торгуется». Трибуны рукоплесканиями поддержали оправдание Марата. Несмотря на это, якобинцы решили сочинить адрес, в котором, описывая характеры Марата и Робеспьера, хотели показать, какое различие делают между мудростью одного и неистовством другого.