История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 159

Как только в государстве получает господство какая-нибудь одна партия, она становится правительством и мигом усваивает желания и предрассудки, свойственные всем правительствам, то есть хочет во что бы то ни стало всё переделать по-своему и применять силу как универсальное средство. Оттого горячие друзья свободы создавали запретительные системы и получали противниками людей, которые, будучи умереннее, не только желали свободы как цели, но и пути к ней предлагали свободные и требовали безопасности для своих врагов, умеренности в правосудии и безусловной свободы торговли.

Жирондисты, следовательно, развивали систему, сочиненную теоретическими умами против административного произвола; но эти новые экономисты вместо правительства, стыдившегося самого себя и постоянно порицаемого общественным мнением, встречали умы, упоенные идеей об общественном спасении, и считали, что сила, применяемая для этой цели, есть только энергия, подобающая добру.

Этот спор выводил еще один предмет для серьезных порицаний. Ролан каждый день обвинял коммуну в плохом управлении продовольственной частью и во вздорожании хлеба в Париже, приписывая это вздорожание продаже коммуной хлеба по низким ценам из пустого желания популярности. Гора, обвиняя Ролана в злоупотреблении значительными суммами, полагавшимися министерству для покупки хлеба, отвечала ему, что он сам сделался главным скупщиком и настоящим диктатором, прибрав к рукам продовольствие.

Пока в собрании шли бесконечные споры, в некоторых департаментах, особенно в департаменте Эры и Луары, начались бунты. Сельское население, возбужденное недостатком хлеба и подстрекательствами приходских священников, упрекало Конвент, называя его причиной всех своих бедствий, и, жалуясь, что депутаты не ограничивают цен на хлеб, обвиняло их также в стремлении уничтожить религию. Повод к последнему упреку был подан Камбоном. Страстный охотник до сбережений, не идущих в ущерб войне, он объявил, что церковные расходы будут выпущены из бюджета и тот, кому нужна обедня, пусть и платит за нее. Инсургенты поэтому кричали, что религия погибла, и, по странному противоречию, бранили Конвент за умеренность по вопросу о продовольствии, и за насилие – в деле религии. Два депутата, посланных от собрания, нашли в окрестностях Курвиля лагерь из нескольких тысяч поселян, вооруженных вилами и охотничьими ружьями, и были вынуждены, чтобы не оказаться жертвами, подписать приказ об ограничении цены на хлеб. Конвент не одобрил их поступка, объявил, что им лучше было бы там же погибнуть, и уничтожил подписанный ими приказ, отправив войска разгонять лагерь. Таким образом, смуты в западных департаментах начались с нужды и привязанности к религии.

По предложению Дантона собрание объявило, что не намерено уничтожать религию, но настойчиво отвергать продолжало. Большинство Конвента, еще сохраняя среди бури твердость и достаточную свободу духа, высказывалось за свободу торговли против запретительных систем. Если со вниманием вглядеться в то, что происходило в армиях, в различных ведомствах, в процессе Людовика XVI, глазам явится любопытное и грозное зрелище. Пылкие головы в состоянии экзальтации хотели целиком перестроить армии и все ведомства, чтобы устранить из них лиц подозрительных или малоусердных. Они хотели применить против торговли силу, чтобы не дать ей застояться, пускали в ход устрашения, чтобы запугать всякого врага. Умеренные, напротив, боялись расстроить армии, возобновляя их состав, убить торговлю принуждением, восстановить умы, прибегая к террору; но их противников раздражали даже эти опасения, и они еще более утверждались в намерении всё перестроить, сломить, покарать. Вот что в эту минуту представляло состязание левой и правой стороны Конвента.

Заседание 30 ноября получилось чрезвычайно бурным вследствие жалоб Ролана на ошибки муниципалитета по продовольственной части и доклада комиссаров, посланных в департамент Эры и Луары. Если начать сводить счеты, то припоминается всё разом. С одной стороны припомнили побоища и поджигающие афиши, с другой – колебания, остатки роялизма, проволочки, которыми оттягивалось национальное мщение. Марат заговорил и поднял общее смятение. Тогда начал говорить Робеспьер и предложил средство могущественнее всех прочих, способное восстановить общественное спокойствие, средство, которое вернет в недра собрания беспристрастие и согласие, заставит молчать всех памфлетистов и авторов афиш и изобличит их клевету.

– Какое же это средство? – спрашивают со всех сторон.

Он отвечает:

– Завтра приговорите тирана к должной каре за его преступления и этим уничтожьте точку соединения всех заговорщиков. Послезавтра вы постановите решение насчет продовольствия, а на следующий день положите основы свободной конституции.

Этот энергичное и в то же время лукавое заявление о средствах спасения задевает жирондистов и вынуждает их объясниться по вопросу о процессе.

– Вы говорите о короле, – выступает Бюзо. – Виновны в смутах те, кто хотел бы занять его место. Когда придет время высказаться насчет его участи, я сумею это сделать с той строгостью, какой он достоин, но теперь не в нем дело; речь идет о смутах, они же происходят от анархии, а анархия – от неисполнения законов. Это неисполнение будет продолжаться до тех пор, пока Конвент не сделает чего-то для обеспечения порядка.

Лежандр выступает следом за Бюзо, умоляет товарищей забыть всё личное и заняться исключительно общественным делом и мятежами, которые прекратятся, как только короля не станет, так как единственная их цель – спасти его. Поэтому он предлагает собранию приказать, чтобы заготовленные мнения о процессе были представлены, напечатаны, розданы всем членам и затем было решено, должно ли судить Людовика XVI, не тратя времени на выслушивание слишком длинных речей. Жанбон Сент-Андре восклицает, что нет надобности даже в таких предварительных вопросах и следует немедленно произнести приговор и решить форму казни. Конвент наконец утверждает предложение Лежандра и соглашается напечатать все речи. Прения откладываются до 3 декабря.

Третьего декабря со всех сторон требуют предания суду, составления обвинительного акта, постановления форм, по которым должен вестись процесс. Робеспьер просит слова, и, хотя было решено, что все мнения будут печататься, а не читаться, ему разрешают говорить, потому что он намерен говорить не по поводу процесса, а против него, в пользу осуждения без суда.

Он доказывает, что начинать процесс – значит открыть совещание; дозволить совещание – значит допустить сомнение, даже возможность благоприятного исхода. Между тем подвергнуть виновность Людовика XVI сомнению – значит обвинить парижан, федератов, словом, всех патриотов, совершивших революцию 10 августа, оправдать короля, аристократов, иностранные державы и их манифест; это значит, одним словом, объявить королевскую власть невинной, а Республику обвинить во всем.

«Посмотрите только, – говорит Робеспьер, – какой дерзости набрались враги свободы с тех пор, как вы им предложили это сомнение! В истекшем августе сторонники короля скрывались. Всякий, кто осмелился бы защищать его, был бы наказан как изменник… Ныне они безнаказанно поднимают наглое чело; ныне дерзновенные писания наводняют самый Париж и департаменты; вооруженные и призванные в эти стены без вашего ведома люди оглашают столицу мятежными криками и требуют освобождения от наказания Людовика XVI! Вам остается только открыть еще и эту ограду тем, кто уже добивается чести защищать его. Что говорю я?! Людовик сделался поводом к раздору даже между представителями народа. Говорят за и против него! Тому назад два месяца кто бы мог подозревать, что здесь будет поднят вопрос, неприкосновенен он или нет? С тех пор как гражданин Петион совершенно серьезно представил вопрос о том, может ли король быть судим, здесь снова появился дух Учредительного собрания. О преступление! О позор! Мы слушали восхваление добродетелей и благодеяний тирана! В то время как мы с величайшим трудом спасли лучших граждан от несправедливости опрометчивого решения, дело тирана настолько священно, что нельзя толковать о нем ни пространно, ни свободно! Если верить его апологетам, процесс должен продолжаться несколько месяцев; он протянется до весны, когда на нас нападут со всех сторон. И какое поприще откроется тогда заговорщикам, какая пища интриге и аристократии!