История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 185

Мятежников набиралось уже несколько тысяч человек, и чтобы усмирить их, требовались серьезные войска и генералы. Большие города посылали свои национальные гвардии, генерал Ла Бурдоне двинулся со своим корпусом – всё предвещало кровавую междоусобную войну. Итак, с одной стороны, французские армии отступали перед коалицией, с другой – поднималась Вандея, и никогда еще естественное брожение, всегда производимое опасностью, не было так сильно.

Около этого же времени, вскоре после 10 марта, Конвент решил по предложению Дантона свести вождей главных партий в наблюдательном комитете, чтобы они могли объясниться о причинах своих распрей. Дантону надоели ежедневные ссоры, так как они, хоть и не могли удовлетворять его ненависти, ибо ненависти он не испытывал, но держали его в постоянном страхе небезопасного изучения его прежних действий и останавливали дорогое сердцу дело революции. Поэтому Дантон желал окончания этих ссор. Во всех совещаниях он выказал большую искренность и прямоту, и если брал инициативу и обвинял жирондистов, то для того только, чтобы отвести от себя возможные обвинения. Жирондисты с обычной своей деликатностью оправдывались, точно обвинение высказывалось серьезно, и уверяли Дантона в том, что он знал не хуже их.

Не то было с Робеспьером. Стараясь убедить его, жирондисты его раздражали, притом старались доказать ему, что он не прав, будто такое доказательство могло усмирить его. Что касается Марата, который счел свое присутствие на этих совещаниях необходимым, никто не удостоил его объяснения, и даже его друзья, чтобы не быть поставленными в необходимость оправдывать себя в таком знакомстве, никогда не обращались к нему ни с одним словом. Подобные совещания должны были естественным образом скорее растравить, чем смягчить неприязнь: если бы противникам и удалось взаимно уличить друг друга, то это, конечно, не примирило бы их.

В таком-то положении были дела, когда в Париже стало известно о бельгийских событиях.

Тотчас опять начались обоюдные обвинения: одних – в том, что они способствуют общественным бедствиям, привнося анархию во все дела, других – в том, что они вечно замедляют действия правительства. Стали требовать объяснений поведению Дюмурье. Письмо от 12 марта, дотоле неразглашенное, было прочтено и вызвало общий крик о том, что Дюмурье изменяет, что он явно пошел по стопам Лафайета и, по его примеру, начинает свою измену дерзкими письмами собранию. Второе письмо, от 17 марта, еще более смелое, усилило подозрения. Со всех сторон стали подходить к Дантону, чтобы он рассказал всё, что ему известно насчет Дюмурье.

Все знали, что эти два человека испытывали друг к другу симпатию, что именно Дантон настаивал на том, чтобы утаить письмо, и вызвался ехать к генералу в надежде, что можно будет уговорить его взять письмо назад. У якобинцев, в наблюдательном комитете, в Конвенте – везде стали требовать, чтобы Дантон объяснился. Он же, сконфуженный подозрениями жирондистов и сомнениями представителей Горы, впервые несколько затруднился с ответом, а потом сказал, что великие таланты полководца, по-видимому, заслуживают некоторого снисхождения; что казалось более приличным с ним свидеться, прежде чем обвинять его гласно; что до сих пор комиссары видели в поведении Дюмурье лишь последствия плохих советов и в особенности огорчения из-за недавних неудач, но что они думали, и теперь еще думают, что можно обеспечить его услуги Республике.

Робеспьер заявил, что бесполезно щадить генерала и нет надобности соблюдать относительно него такую умеренность. Кроме того, он возобновил предложение Луве против Бурбонов, оставшихся во Франции, то есть против членов Орлеанского дома, и всем показалось странным, что Робеспьер, в январе так энергично защищавший их против жирондистов, теперь с такой яростью на них нападает. Но его подозрительный ум тотчас же подсказал ему наличие заговора. Робеспьер рассудил так: бывший принц крови не может примириться со своим новым положением и хотя называет себя Эгалите, жертва его не может быть искренней; следовательно, он строит козни. И в самом деле все наши генералы преданы ему: Бирон, командующий в Альпах, – его близкий приятель; Валенс, командующий Арденнской армией, – зять его поверенного Силлери; оба его сына занимают первые места в бельгийской армии, и Дюмурье открыто предан им и воспитывает их с особенным тщанием. Жирондисты напали в январе на Орлеанский дом, но это было с их стороны притворством, не имевшим иной цели, кроме снятия с себя подозрений. Брюссо, приятель Силлери, служил посредником. Вот заговор и раскрыт: престол восстановлен, и Франция погибла, если не уничтожит заговорщиков. Таковы были соображения и догадки Робеспьера, и всего ужаснее в них было то, что он, вдохновленный ненавистью, верил в придуманную им самим клевету. Гора в изумлении отвергла его предложение.

– Дайте же доказательств! – говорили ему сидевшие рядом с ним.

– Доказательств! – возражал он. – Доказательств?! У меня нет доказательств, но у меня есть нравственное убеждение!

Первым делом, как всегда в минуты опасности, решено было усилить деятельность исполнительной власти и судов, чтобы защититься от врагов, внешних и внутренних. Поэтому немедленно отправили комиссаров по набору и рассмотрели вопрос о том, не должен ли Конвент принимать большее участие в выполнении законов. Устройство исполнительной власти казалось неудовлетворительным. Министры, поставленные вне собрания, действовавшие от себя и под весьма отдаленным надзором депутатов; комитет, обязанный представлять доклады по всем мерам общей безопасности, – все эти власти, контролировавшие друг друга, вечно совещавшиеся и редко действовавшие, казались весьма недостаточными для выполнения лежавшей на них громадной задачи. К тому же эти министерства и комитеты состояли из людей подозрительных, то есть умеренных, ибо в это время, когда быстрота и сила стали необходимыми условиями успеха, всякая умеренность казалась признаком участия в заговорах. Поэтому явилась мысль учредить такой комитет, который совмещал бы в себе должности дипломатического, наблюдательного и военного комитетов и мог действовать от себя, останавливать, пополнять или заменять деятельность министров.

Немедленно вслед за тем стали обсуждать способы справиться с внутренним врагом, то есть с аристократами и изменниками, от которых будто бы не было проходу. Франция, говорили, вся полна непокорными священниками, дворянами и их прежними слугами, богачами всякого рода, и весь этот еще значительный класс окружает, предает нас и так же опасен для нас, как неприятельские штыки. Надо раскрыть их, указать на них, залить их светом, который помешал бы им действовать. Ввиду этого Конвент по предложению якобинцев постановил, чтобы, согласно китайскому обычаю, во всех домах на дверях каждой квартиры были написаны имена всех проживавших в доме. Затем приказали отобрать оружие у всех подозрительных граждан; таковыми признавались неприсягнувшие священники, дворяне, бывшие вельможи, отставленные от должности чиновники и так далее. Изъятие оружия следовало производить путем домовых обысков, и единственным смягчением этой меры было постановление о том, что обыски не могут происходить ночью.

Обеспечив себе таким способом возможность преследовать и настигать людей, возбуждавших хоть какое-то недоверие, Конвент, наконец, обеспечил и возможность наибыстрейшей кары, учредив Революционный трибунал. Это ужасное оружие пустили в ход по предложению Дантона. Страшный человек вполне понимал, какие из этого произойдут последствия, но пожертвовал всем ради своей цели. Он знал, что невозможно, применяя быструю кару, внимательно изучить дело, что тут легко ошибиться, особенно когда свирепствуют партии, и что ошибиться – значит сотворить ужаснейшую несправедливость. Но революция в его глазах означала общество, ускорявшее свою деятельность во всем – в делах правосудия, войны, администрации. В спокойное время, говорил он, общество предпочитает скорее выпустить виновного, чем покарать невинного, потому что виновный малоопасен; но по мере того как он становится опаснее, общество всё больше стремится схватить его; когда же он делается настолько опасен, что может погубить общество, тогда оно бьет по всему, что кажется подозрительным, и предпочитает покарать невинного скорее, чем выпустить виновного. Это-то и есть диктатура, то есть карательная деятельность в обществе, которому грозит опасность; она быстра, произвольна, подвержена ошибкам, но непреодолима.