История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 58

Итак, внимание всех держав начинало почти исключительно обращаться на Французскую революцию. Незадолго до заключения мира между Пруссией и Леопольдом, когда англо-прусская лига грозила обоим императорским дворам и тайно интриговала против Франции и Испании, ее верной и неизменной союзницы, несколько английских кораблей оказались захвачены испанцами в бухте Нутка. Поднялся энергичный протест с требованием вознаграждения, а за ним последовало общее вооружение в портах Англии. Тогда Испания, основываясь на прежних договорах, потребовала у Франции помощи, и Людовик XVI приказал снарядить пятнадцать кораблей. Англию обвиняли в том, что она просто старается осложнить французские дела. Лондонские клубы, правда, несколько раз говорили любезности собранию, но кабинет предоставлял нескольким филантропам предаваться этим философским излияниям, а сам в это время платил деньги, как уверяют, тем странным агитаторам, которые появлялись всюду и создавали столько хлопот Национальной гвардии во всем государстве.

Внутренние смуты еще усилились во время вооружения, и трудно было не видеть связи между угрозами Англии и усилением беспорядков. Лафайет, редко говоривший в собрании о других предметах, кроме касавшихся общественного спокойствия, в особенности обличал с кафедры присутствие тайного влияния. «Не могу, – сказал он однажды, – не обратить внимания собрания на это новое совместное брожение, обнаруживающееся от Страсбурга до Нима, от Бреста до Тулона. И напрасно враги народа хотели бы приписывать это брожение ему, тогда как оно носит все приметы тайного влияния. Доходит ли дело до устройства департаментов; опустошаются ли деревни и поля; вооружаются ли соседние державы – тотчас в наших арсеналах возникают беспорядки». Действительно, было убито несколько начальствующих лиц, и, случайно или выбору, погибли лучшие морские офицеры.

Английский двор поручил своему посланнику опровергнуть эти обвинения. Но известно, какой веры заслуживают подобные заявления. Калонн тоже писал королю (в апреле 1790 года), чтобы оправдать Англию, но заступничество Калонна было весьма подозрительно. Он напрасно доказывал, что при представительном образе правления каждый расход на виду, что даже секретные расходы по крайней мере так и признаются секретными, а в английском бюджете такой статьи вовсе не имеется. Еще скорее говорит в пользу Англии то обстоятельство, что время ничего такого не раскрыло и Неккер, который по своему положению был в этом случае весьма компетентным судьей, никогда не верил в это тайное влияние, как это видно из сочинения его дочери, госпожи де Сталь, «Размышления о Французской революции».

Король, как мы говорили выше, приказал известить собрание о своем намерении снарядить пятнадцать линейных кораблей, полагая, что оно одобрит эту меру и разрешит нужные расходы. Собрание как нельзя лучше приняло это сообщение, но усмотрело в нем конституционный вопрос, который сочло долгом разрешить, прежде чем ответить королю. «Меры уже приняты, – сказал Александр Ламет, – наши прения не могут их замедлить; поэтому нужно сперва в точности определить, кому из двух – королю или собранию – будет приписано право заключать мир и объявлять войну». Это был почти единственный важный атрибут, требовавший четкого определения, и вдобавок один из тех, которые должны были особенно заинтересовать все партии. В воображении каждого депутата роились примеры ошибок, совершенных дворами, их переходов от честолюбия к малодушию, и никому не хотелось оставлять за престолом право вовлекать нацию в опасные войны или позорить ее малодушными уступками. С другой стороны, из всех действий правительства дело войны и мира требует наиболее активной деятельности, на него исполнительная власть должна иметь наибольшее влияние; тут ей следует предоставить наибольшую свободу.

Многие говорили, что Мирабо подкуплен двором, и вперед предсказывали его мнение. Что может быть лучше подобного случая, чтобы похитить у великого оратора его популярность, предмет общей зависти! Братья Ламеты это поняли и поручили Барнаву разбить Мирабо. Правая сторона отошла, так сказать, оставляя ристалище этим двум бойцам.

Прений ждали с нетерпением. И вот они наконец открываются 14 мая (и продолжаются до 22-го). После нескольких ораторов, высказавших только предварительные соображения, Мирабо поднимается и ставит вопрос в совершенно новом свете. Война, по его словам, всегда есть дело непредвиденное; неприятельские действия начинаются прежде угроз. Король, на которого возложена забота об общественной безопасности, обязан отражать их – и война оказывается начатой прежде, нежели собрание успеет вмешаться. То же можно сказать и о мирных договорах: один король может уловить минуту, удобную для переговоров, конференций, споров с державами; собрание может только утверждать достигнутые условия. В том и другом случае может действовать один только король, а собрание может только одобрить или не одобрять его действия. Поэтому нужно, по мнению Мирабо, исполнительная власть обязана продолжать начатые неприятельские действия, а законодательная власть, смотря по обстоятельствам, будет допускать продолжение войны или требовать мира. Это мнение принимается рукоплесканиями, потому что голос Мирабо всегда вызывает их.

Но вслед за ним встает Варнав и, не обращая внимания на прочих ораторов, возражает одному Мирабо. Он признает, что действительно меч нередко обнажается ранее, нежели можно спросить мнение собрания, но утверждает, что неприятельские действия еще не суть война, что король может отражать их и в то же время известить собрание, которое тогда в качестве верховной власти объявит свои взгляды и намерения. Стало быть, вся разница – в словах, потому что Мирабо признает за собранием право не одобрить войну и требовать мира, а Варнав – право объявить войну или мир. Но в том и другом случае воля собрания обязательна, и Варнав предоставлял ему не более того, что предоставлял Мирабо. Между тем Варнава осыпают рукоплесканиями, народ выносит его на руках, и при этом распространяют слух, что противник его продался. По улицам разносят и цитируют брошюру, озаглавленную «Великая измена графа Мирабо».

Момент был решительный, каждый ждал от грозного воина усилия. Мирабо просит разрешения возражать, получает его, всходит на кафедру в присутствии громадной толпы и прямо объявляет, что не сойдет с кафедры иначе, чем мертвым или победителем. «Меня тоже носили на руках, – начинает он, – однако сегодня везде кричат о "Великой измене графа Мирабо". Мне не нужно было этого примера, чтобы узнать, что от Капитолия до Тарпейской скалы всего один шаг. Но эти удары, направляемые на меня снизу, не остановят меня в моем усилии». Вслед за этим величественным началом Мирабо объявляет, что будет отвечать одному Варнаву. «Объяснитесь, – говорит он ему, – вы предоставляете королю лишь извещать собрание о начавшихся военных действиях, а собранию одному даете право изъявлять по этому поводу национальную волю. На этом я вас останавливаю и приглашаю припомнить принятые нами принципы, согласно которым выражение национальной воли делится между собранием и королем… Предоставляя это право одному собранию, вы нарушаете конституцию, и я призываю вас к порядку… Вы не отвечаете; я продолжаю…»

Действительно, отвечать было нечего. Барнав в продолжение всей длинной ответной речи Мирабо выдерживает все его громогласные заявления. Мирабо возражает попунктно и доказывает, что его противник дает собранию не более, чем он, с той только разницей, что, ограничивая роль короля простым извещением, Барнав лишает собрание его содействия, необходимого для выражения национальной воли. Мирабо кончает упреком Барнаву за преступное соперничество между людьми, которые должны бы действовать вместе, как настоящие товарищи по оружию. Барнав в своей речи перечислил сторонников своего мнения – Мирабо, в свою очередь, перечисляет своих сторонников; в числе их он приводит людей умеренных, первых основателей конституции, говоривших французам о свободе, «когда низкие клеветники сосут придворное молоко» (тут он указывает на Ламетов, принимавших благодеяния от королевы). «Людей, – присовокупляет Мирабо, – которые до гроба будут хвалимы и друзьями своими, и врагами».