История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 63

Правительство впало в совершенное ничтожество, оставшись под исключительным надзором короля, и занималось лишь интригами – или бесполезными, или преступными. Сен-При поддерживал сношения с эмигрантами; Латур дю Пен исполнял все прихоти военных начальников; Монморен пользовался уважением, но не доверием двора и служил посредником в интригах с народными вождями, так как, по своей умеренности, имел с ними сношения. На всех министров посыпались обличения по поводу новых козней и заговоров. «Я тоже стал бы обличать их, – однажды воскликнул Казалес, – если бы великодушие дозволяло преследовать таких бессильных людей. Я бы обвинил министра финансов в том, что он не просветил собрание насчет действительных средств государства; министра военного – в том, что он распустил дисциплину в армии; министра внутренних дел – что он не заставил уважать приказания короля; наконец, всех – в ничтожестве и подлых советах, данных ими государю». Бездействие на глазах партий, стремящихся каждая к своей цели, – преступление. Поэтому правая сторона винила министров не в том, что они сделали, а в том, чего не сделали. В то же время Казалес и его приверженцы хоть и ругали министров, однако не хотели, чтобы собрание потребовало у короля их удаления, потому что считали такое требование посягательством на королевские прерогативы.

Впрочем, министры и без того один за другим подали в отставку, кроме Монморена, который остался в одиночестве. Дюпор-Дютертр, простой адвокат, был назначен хранителем государственной печати. Дюпорталь, указанный королю Лафайетом, заменил Латур дю Пена в военном министерстве и выказал большее расположение к народному делу. Одна из первых мер его заключалась в лишении Буйе почти всей свободы действий, которой тот пользовался в подначальном ему крае и в особенности – власти перемещать войска по своему усмотрению.

Король давно уже специально занимался историей Английской революции. Участь Карла I всегда сильно поражала его, и он не мог отделаться от мрачных предчувствий. Людовик в особенности отметил ближайший повод к казни этого короля – поводом этим была междоусобная война. Вследствие этого он возымел неодолимое отвращение ко всякой мере, которая могла бы вести к кровопролитию, и всегда противился всем планам бегства, предлагаемым Марией-Антуанеттой и двором. В течение лета, проведенного в Сен-Клу, он мог бы бежать, но не хотел и слышать об этом. Друзья конституции, также как и он, боялись этого средства, потому что оно легко могло привести к междоусобной войне. Одни аристократы его желали, потому что, удалив короля от собрания, получили бы полную власть над ним и надеялись управлять от его имени и вернуться вместе с ним во главе иноземных войск, не зная того, что эмигранты никогда не могут стать главою, а только хвостом иноземной армии. К аристократам присоединялись, может быть, еще несколько горячих голов, уже начинавших мечтать о республике, о которой никто еще не думал; самое слово это еще не произносилось – разве только королевой, во время ее вспышек против Лафайета и собрания, которых она обвиняла в стремлении к республике всеми силами души.

Лафайет, начальник конституционной армии и вождь всех искренних друзей свободы, неустанно охранял особу короля. Эти два понятия – отъезд короля и междоусобная война – были так тесно связаны в умах с самого начала революции, что все смотрели на этот отъезд как на величайшее из возможных бедствий.

Между тем удаление правительства, которое если и не пользовалось его доверием, однако всё же было им выбрано, неприятно настроило короля относительно собрания и внушило ему опасения лишиться исполнительной власти вовсе. Новые религиозные прения, возникшие вследствие недобросовестности духовенства по поводу гражданского устройства, испугали его боязливую совесть, и с этой поры Людовик начал помышлять об отъезде. В конце 1790 года он написал об этом к Буйе, который сначала не соглашался, но потом уступил, чтобы несчастный государь не засомневался в его усердии.

Мирабо, со своей стороны, придумал план для укрепления монархии. Он находился в постоянных сношениях с Монмореном, но до сих пор еще ничего серьезного не предпринимал, потому что двор, колеблясь между иноземцами, эмиграцией и национальной партией, ничего искренне не хотел и из всех возможных средств больше всего боялся того, которое подчинило бы его такому искреннему блюстителю конституции, как Мирабо. Однако около этого времени Мирабо было обещано всё, чего он захочет, если только план его удастся, и в его распоряжение были отданы все возможные средства. Мирабо не вполне одобрял новую конституцию. Для монархии он ее находил слишком демократической, а для республики она содержала одну лишнюю статью – короля. Видя вдобавок, что народная волна бьет через край и всё растет, он решился остановить ее. В Париже, под давлением толпы и всемогущего собрания, никакая попытка не была возможна. Поэтому Мирабо видел одно средство: перевезти короля в Лион. Там он мог высказаться, энергично изложить причины, по которым недоволен новой конституцией, и ждать другую, приготовленную заранее. В то же время было бы созвано первое Законодательное собрание. Мирабо в своих письменных сношениях с наиболее популярными депутатами сумел вырвать у всех выражение неодобрения хотя бы одной из статей конституции. По сопоставлении этих различных мнений вся конституция оказывалась негодной по приговору ее же авторов. Мирабо хотел приложить эти мнения к королевскому манифесту, чтобы усилить его действие и лучше дать почувствовать необходимость новой конституции. Неизвестны все средства, которыми он располагал для исполнения этого плана. Известно только, что через посредство начальника полиции Талона он приготовил памфлетистов и клубных и даже уличных ораторов и при помощи своей обширной переписки должен был обеспечить себе содействие тридцати шести южных департаментов.

Мирабо, без сомнения, думал воспользоваться помощью Буйе, но не хотел целиком попадать под его власть. Пока Буйе стоял лагерем в Монмеди, он хотел, чтобы король жил в Лионе, а сам должен был, смотря по обстоятельствам, ездить то в Лион, то в Париж. Один высокопоставленный иностранец, друг Мирабо, виделся с Буйе от имени короля и сообщил ему весь проект, но тайно от Мирабо, который вовсе не желал посвящать Буйе в свои планы. Буйе, пораженный идеей Мирабо, сказал, что необходимо привязать к себе подобного человека во что бы то ни стало и что он, со своей стороны, готов всеми средствами оказывать ему помощь.

Лафайет не знал об этом плане. Всем было известно, что Лафайет способен идти только прямой дорогой, а задуманный план был слишком смел и слишком отклонялся от легальных путей, чтобы понравиться ему. Как бы там ни было, Мирабо непременно хотел быть единственным исполнителем своего плана и, в самом деле, один претворял его в жизнь в течение всей зимы 1790–1791 года. Неизвестно, имел бы он успех; во всяком случае, несомненно то, что, не обращая революционного потока вспять, он повлиял бы на направление и, не изменяя неминуемых результатов такой революции, изменил бы отчасти ход событий своей могучей оппозицией. До сих пор не решен вопрос, мог бы Мирабо, даже если бы ему посчастливилось укротить народную партию, совладать с аристократией и двором. Когда один из его близких сделал ему это последнее возражение, Мирабо ответил:

– Они мне все обещали.