Пленницы судьбы - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Анисимов cтр.№ 82

Климат Севера стал опять вреден ей, и Юлия Павловна вновь укатила в Италию. Там она поселилась в Милане, где у нее был роскошный дворец, прекрасно обставленный редкостной мебелью и произведениями искусства. Там была великолепная коллекция картин, посмотреть которую приезжали все знаменитости, попадавшие в Милан, особенно соплеменники графини. Не менее богатая коллекция была и в ее доме под Парижем. Великолепна была и ее загородная, на озере Комо, вилла «Юлия». И в Милане, и на вилле в салоне прекрасной русской графини собирались литераторы, художники, поэты, дипломаты. И тут звучала божественная музыка — не забудем, что это было время невиданного расцвета итальянской оперы. Ручку русской графини, изящнейшей ценительницы искусства, со страстью целовали такие гении, как Доницетти, Беллини, Россини, Верди. Еще бы: она была не просто ценительницей искусства, но и щедрой меценаткой — финансировала постановки опер в Ла Скала. Но она сделала иной выбор: войдя в скромный провинциальный театр, Юлия вышла оттуда простой госпожой Пери — так звали тенора, вскружившего голову графине...

В Петербурге, получив известие о скоропалительном браке графини Самойловой, изумились. Модест Корф писал по этому поводу: «Графиня Самойлова, пользовавшаяся большой, но не совсем лестной репутацией, по смерти первого мужа, вышла вторично за иностранца, что лишило ее русского подданства (а также графского титула. — Е. А.) и заставило продать недвижимые имения, в том числе Графскую Славянку». Вот тогда-то имение и купил император Николай.

Недолгим был и этот последний роман Юлии — ее обожаемый тенор, которого она пристроила в Ла Скала, в 1846 году умер от чахотки. Вдова похоронила его в Париже, на кладбище Пер-Лашез. Скорбела она и о «любимом, незабвенном Бришке», умершем в 1852 году вдали от нее.

Потеря графского титула угнетала аристократку, и в 1863 году она фактически купила новый (уже французский) титул у обнищавшего пожилого графа де Морнэ. Это был подлинно фиктивный брак — молодожены из-под венца разъехались в разные стороны: Юлия с графским титулом — в одну, а новоявленный муж с богатствами своей супруги (таковы были его условия) — в другую. Но обедневшая Юлия не унывала. На ее столе стояли два портрета: на одном был изображен Самойлов, на другом — Пери, и Юлия не могла решить, кто же из них красивее. Она умерла в 1875 году и лежит в склепе рядом со своим обожаемым тенором из неведомого итальянского городка.

Ее появление в России сопровождалось скандалом. Когда в 1824 году она, очередная немецкая принцесса, приехала в Петербург в качестве невесты царского сына династии Романовых, ее жених, великий князь Михаил Павлович, наотрез отказался венчаться...

Фредерика Шарлотта Мария, принцесса Вюртемберг-Штутгартская, которой было тогда семнадцать лет (родилась в 1806 году), сразу же не понравилась великому князю — уж слишком она была высокого мнения о себе, слишком умна, скучно рассудительна, словом, не нашего поля ягода. С большим трудом вдовствующей императрице Марии Федоровне (которой девица приходилась внучатой племянницей) удалось уговорить принцессу повременить, не уезжать. Тем временем на Михаила давили со всех сторон, и он, как самый младший в семье, подчинился воле матери и братьев — императора Александра I и великих князей Константина и Николая, вздохнул и в феврале 1824 года пошел-таки под венец с великой княгиней Еленой Павловной — такое православное имя получила немецкая принцесса Вюртембергская.

Трудно представить себе более разных людей, объединенных в одной семейной паре, чем Михаил и Елена. Она воспитывалась в Париже, получила блестящее образование в знаменитом своими выпускницами парижском пансионе госпожи Кампан. С ранних лет она, от природы талантливая и любознательная, проявляла необыкновенные способности к точным и естественным наукам и увлекалась ими. Выдающийся французский зоолог Жорж Кювье даже хотел видеть ее своей ученицей, но принцессе от рождения был уготован иной удел. В пятнадцать лет узнав, что ей предстоит стать женой великого князя Михаила, принцесса самостоятельно, имея только словарь и грамматику, быстро выучила русский язык, чем, приехав в Россию, поразила придворных. Да и впоследствии Елена Павловна интересовалась наукой, заметно выделялась умом и образованностью среди Романовых. Недаром император Николай I в разговоре с французским путешественником Кюстином с гордостью сказал о ней: «Это — ученый нашей семьи», и что к ней он отправляет иностранных путешественников, чтобы они убедились в учености русских дам.

«А это — бурбон нашей семьи», — так мог бы сказать царь о супруге Елены Павловны, своем родном брате Михаиле. Действительно, в сравнении с ним даже такие страстные любители фрунта, как Константин и Николай, выглядели мягкотелыми либералами. Император Николай I каждый раз горько вздыхал, слушая жалобы офицеров на удручающий мелочный педантизм и крайнюю вспыльчивость брата — командира гвардейского корпуса. Потускневшая пуговица или незастегнутый крючок вызывали у Михаила целую бурю начальственного гнева. Впрочем, несмотря на это, военные любили своего командира, называя его «добрым угрюмцем»: как писал биограф Михаила, «под личиной строгости великий князь, однако, таил доброе сердце», был отходчив. О нем сохранилось множество забавных историй. Однажды в театре, из своей ложи, он заметил в партере офицера, с которым перед поездкой в театр виделся в полку — тот как раз был на дежурстве. В перерыве великий князь быстро выскочил из ложи, побежал к выходу из театра, сел в возок и помчался на полковой двор. И там его встречал... этот самый офицер. Так было несколько раз, пока Михаил Павлович, заинтригованный происходящим, не уговорил офицера рассказать, как ему это удается, и не бояться наказания. Офицер сказал, что не только великий князь наблюдал за ним из ложи, но и он наблюдал за великим князем из партера. Как только Михаил выскакивал и ехал в полк, офицер успевал вскочить на запятки его возка и выпрыгивал, как только возок великого князя въезжал на полковой двор. Михаил Павлович засмеялся и простил ловкача — он и сам был необыкновенно остроумен, каламбуры и высказывания Михаила Павловича любили повторять в обществе как анекдоты.

Дети (а у Елены и Михаила было пятеро дочерей, но до старости дожила только одна) всегда чувствовали доброе сердце отца. Как только он появлялся вечером в их спальне, они вскакивали с постелей и с визгом повисали у него на шее. Зато когда заходила мать, они чинно лежали под одеялами, подставляя лобик под ее холодный поцелуй. Нужно признать, что, несмотря на ученость и высокий ум, в Елене Павловне не было доброты, сердечности и непосредственности Михаила Павловича, в поступках ее всегда чувствовалась внутренняя дисциплина, сдержанность, порядок, рационализм и взвешенность. Естественно, что супруги ладить не могли. В год двадцатипятилетия их брака Михаил пошутил: «Еще пять лет такой жизни и наш брак можно назвать Тридцатилетней войной». Но он не дожил до конца этой «войны» и внезапно умер в 1849 году.

После этого жизнь вдовствующей великой княгини не претерпела резких изменений, и, прерванная на положенное время трауром, вереница приемов и празднеств в ее Михайловском дворце (каждый ныне знает его как современный Русский музей) продолжилась. Эти празднества не уступали царским и даже превосходили их: Елена Павловна отличалась высочайшим вкусом и изобретательностью. Как писал М. Корф после одного из праздников в Михайловском дворце, «подобного соединения в одно прекрасное целое всех обаяний роскоши, изобретений воображения и изящного вкуса мне никогда не случалось видеть даже при нашем блестящем дворе. Для достойного описания этого праздника надо было совокупить живопись с поэзией, кисть Брюллова с пером Пушкина». Такого же мнения был и французский путешественник Кюстин, особенно потрясенный зимним садом, под душистыми кронами экзотических растений которого прогуливались гости. Посредине, сверкая всеми цветами радуги, бил огромный фонтан, отражаясь в зеркальных стенах. Кюстин записал: «Я не понимал, сон это или явь. Во всем была не только роскошь, но — поэзия». Чтобы покинуть этот рай, Кюстину пришлось пройти через рощу цветущих апельсиновых деревьев... И это — в Петербурге!