Москва и татарский мир - читать онлайн книгу. Автор: Булат Рахимзянов cтр.№ 74

Как пример непредвзятого, практического отношения к представителям других культур и религий можно привести свидетельства Афанасия Никитина, который в 1468–1474 гг. совершил путешествие по территориям современных Ирана (Персии), Индии и Турции (Османской империи) и составил знаменитое описание этого путешествия в книге «Хожение за три моря»⁹⁴⁶. В 1475 г. его рукопись оказалась у московского дьяка Василия Момырёва, и текст её был внесён в Летописный свод 1489 г., продублирован в Софийской II и Львовской летописях. Также записки Никитина сохранились в Троицком сборнике XѴ века. Текст, вошедший в летопись, был подвергнут сокращению; более полный, но при этом сильнее отредактированный составителем текст имеется в Троицком сборнике.

По сути, выдающееся значение его рассказа, в отличие от огромного количества средневековой русской литературы, касающейся татар, в полном отсутствии предвзятости, характерной для православного отношения к «поганым». Его рассказ прошел много редакций, которые показывают нам разницу между взглядами тех, кто, как сам Никитин, находился под влиянием тесных и практических контактов с татарской культурой, и тех, кто по причине предвзятости предавал анафеме пророка Мухаммеда, его деятельность и всех его последователей. Редакторские правки, наблюдаемые в последних версиях текста Никитина, имели целью вырвать с корнем те взгляды и мысли Никитина, которые не соотносились с православием и были терпимыми по отношению к «поганым»⁹⁴⁷.

Суммируя вышеприведенные мысли, можно отметить, что Москва многое заимствовала из татарской практики (административной, фискальной, дипломатической), но мало что заимствовала из татарской культуры (в узком смысле — литературы, науки, философии), тесно связанной в ХѴ-ХѴІ вв. с исламом. Культура Улуса Джучи была монополией мусульманских религиозных учреждений. Образование, наука и книжность, создание и интерпретация юридических и духовных традиций были в руках духовенства и людей, взращенных им, и были сильно стеснены их конфессиональными ограничениями. Аналогичную ситуацию мы наблюдаем в Московском государстве, где духовная культура была исключительно во власти православного духовенства, не менее ограниченного в мировоззрении, чем их исламские коллеги⁹⁴⁸. Возможно, именно благодаря ценностным установкам церковных ревнителей богословской чистоты заимствования из культурной сферы средневекового татарского мира стали невозможными.

При этом много мелких деталей даже летописных текстов, не говоря уже о дипломатической переписке, говорят нам о реальном положении дел в отношениях с татарским миром. Двор Елены Глинской, согласно летописному описанию приема касимовского хана Шах-Али бин Шейх-Аулияра в 1535 г., имел сильный татарский «привкус»: трое из шести женщин, составлявших свиту великой княгини, были татарками. Когда же пятилетний Иван IѴ (будущий Грозный. — Б. Р.) был представлен Шах-Али, он, любезно приветствовав хана по-татарски, сказал: «Табуг салам»⁹⁴⁹. То, что это посоветовали молодому великому князю старшие товарищи его двора, так же как и то, что это было послушно занесено в официальный протокол, явно показывает отношение московского великокняжеского двора к татарским традициям⁹⁵⁰.

Как образную квинтэссенцию всех вышеприведенных данных и гипотез приведу всего одно свидетельство переписки с Крымом, которое, на мой взгляд, суммирует весь контекст отношений Москвы и позднезолотоордынского мира. Сахиб-Гирей I бин Менгли-Гирей, являвшийся казанским (1521–1524 гг.), а затем — в течение весьма длительного и сложного для взаимоотношений Москвы и татарских ханств периода — крымским ханом (1532–1551 гг.), являлся грозным противником Москвы в вопросе влияния на Степь. Это не мешало ему, впрочем, называть московского великого князя «дядей»⁹⁵¹.

При этом, будучи еще юношей, в 1510–1512 гг. он ездил вместе со своей мачехой, женой крымского хана Менгли-Гирея бин Хаджи-Гирея Нур-Султан, в Москву, посетить сыновей ханши в Москве и Казани⁹⁵². Как позже он заявлял Василию III, «мы твою хлеб-соль едали»⁹⁵³. Еще позже, в своем письме к Ивану IѴ, Сахиб с умилительными подробностями будет вспоминать свое путешествие в Московское государство:

Несмотря на «сиживание» на коленях московского великого князя в детстве, крымский хан стал откровенным и весьма агрессивным антагонистом Москвы в зрелом возрасте. В 1538 г. он с неприсущей дипломатам откровенностью писал Ивану IѴ, угрожая походом на его землю:

«Любовь» и «недружба» тесно соседствовали в отношениях между Москвой и Степью на протяжении всего периода ХѴ-ХѴІ вв.

Действительно, элементы неравноправия и соседствующий с этим неравноправием антагонизм между Москвой и татарскими государствами в ХѴ-ХѴІ вв. присутствовали. Этому вопросу посвящено немало работ, и поэтому я не буду подробно приводить все его составляющие (наиболее ярко взаимное неприятие демонстрируют постоянные военные конфликты между сторонами). Однако я приведу принципиальные, на мой взгляд, моменты, позволяющие предметно взглянуть на суть этих взаимоотношений.

Важнейший показатель неравности сторон в этих отношениях — дань (называвшаяся в указанный период по-разному, что не меняет ее сути — это были потоки материальных благ, текущие только в одном направлении), выплачиваемая московской стороной татарской стороне, в лице многих наследников бывшей Золотой Орды.

О том, что разнообразные поминки ^[206] выполняли прежнюю функцию дани, говорит нам не только сопоставление объемов так называемых подарков, шедших как в Москву, так и из Москвы (если в Москву иногда приходила из Крыма по просьбе великого князя какая-нибудь единичная вещь, о которой в переписке просил московский правитель для себя лично, то из Москвы в татарские государства, особенно в Крым, шли обозы, доверху наполненные различными материальными благами — сукном, мехами, «пансырями», др.), но и тот факт, что запросы (по сути — требования) о получении материальных ценностей шли только из татарского мира в Москву, но никогда не наоборот. Ни в одном из писем к татарским правителям ни один московский великий князь не требовал прислать «столько-то и столько-то» добра по спискам, добавляя, что в случае невыполнения его требований его стоит «ждать на украинах» весной или летом. Это позволяла себе только татарская сторона, памятуя как о своей еще сохраняющейся военной мощи, так и о том, кто являлся (и является до сих пор, в татарском понимании) сюзереном в этих двусторонних отношениях.