История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 70

Барнав и братья Ламеты тогда сделали то самое, за что так бранили Мирабо, – стали помогать престолу и сблизились с двором. Правда, они за это не получили денег, но и на Мирабо они нападали не столько за цену союза, сколько за самый союз. После своей прежней строгости они теперь на себе испытывали общий закон, принуждавший всех народных представителей вступать в союз с властью по мере того, как они сами достигают власти. Ничто, при тогдашнем положении дел, не могло быть похвальнее услуги, которую Барнав и Ламеты оказали королю, и никогда не выказывали они больше ловкости, силы и таланта. Барнав подсказал королю ответ посланникам, назначенным от собрания. В этом ответе Людовик XVI мотивировал свое бегство желанием лучше узнать общественное мнение, уверял, что и в эту краткую поездку уже лучше изучил это мнение, и всеми фактами доказывал, что не хотел выезжать из Франции. Что касается протестов, изложенных в записке, представленной собранию, он весьма справедливо говорил, что они направлены не против основных начал конституции, а против предоставляемых ему исполнительных средств. Теперь же, присовокуплял Людовик, когда он ясно уразумел общую волю, он не колеблясь подчинится ей и не задумается принести все жертвы, необходимые для общего блага.

Буйе, чтобы перевести на себя гнев собрания, написал ему письмо, которое можно было бы назвать безумным, если бы не так благородно было побуждение, внушившее его. Буйе признавал себя единственным зачинщиком поездки короля, тогда как он, напротив, отговаривал его; он заявлял от имени государей, что Париж будет отвечать за безопасность королевской семьи, что малейший нанесенный ей вред будет блистательно отомщен. Буйе присовокуплял, сам зная, что это неправда, что военные средства Франции ничтожны, что ему известны все пути для вторжения и что он сам проведет неприятельские армии в сердце Франции. Само собрание поддержало эту великодушную выходку и всё свалило на Буйе, которому нечего было опасаться, так как он уже был за границей.

Испанский двор, опасаясь, чтобы малейшая демонстрация не раздражила умов и не подвергла королевскую семью еще большим опасностям, помешал исполнению подготовленной на южной границе попытки, в которой должны были участвовать мальтийские рыцари с двумя фрегатами, и, кроме того, заявил французскому правительству, что его расположение нисколько не изменилось. Север вел себя не с таким тактом. С этой стороны державы, подстрекаемые эмигрантами, приняли угрожающую позу. Король отправил в Брюссель и Кобленц посланных с поручением постараться сойтись с эмиграцией, уверить ее в добром расположении собрания и сообщить надежды на выгодную полюбовную сделку. Но посланные, только приехав, встретили самое недостойное обращение и тотчас же вернулись в Париж.

Эмигранты стали вербовать от имени короля войска и этим вынудили его формально от них отречься. Тогда они стали уверять, что граф Прованский, уже присоединившийся к ним, – регент королевства, что король, будучи пленным, не имеет более собственной воли, а выражает только волю своих угнетателей. Мир, заключенный в августе императрицей Екатериной с турками, еще более возбудил их безрассудную радость, и они вообразили, что могут располагать державами всей Европы. Ввиду безоружное™ крепостей и расстройства армии, покинутой своими офицерами, эмигранты нимало не сомневались в близости и успешности вторжения. А между тем прошло уже около двух лет с тех пор, как они выехали из Франции и, несмотря на радужные надежды, всё еще не вернулись победителями, как рассчитывали!

Державы как будто многое обещали, но Питт выжидал; Леопольд, истощенный войной и недовольный эмигрантами, желал мира. Прусский король не скупился на обещания, но ему не было никакой выгоды сдерживать их. Густаву очень хотелось командовать экспедицией против Франции, но пришлось бы ехать очень уж далеко, а Екатерине, которая могла бы ему помочь, приходилось, едва справившись с турками, усмирять Польшу. Сверх того, чтобы состоялась эта коалиция, нужно было согласовать столько интересов, что оставалось мало надежды.

Пильницкая декларация, подписанная 27 августа, в особенности должна была раскрыть глаза эмигрантам насчет рвения иностранных государей. В этой декларации, данной совокупно прусским королем и императором Леопольдом, говорилось, что положение французского короля равно затрагивает всех государей и, вероятно, они соединятся, чтобы дать Людовику XVI средства учредить образ правления, соответствующий интересам престола и народа; что в таком случае и прусский король с императором присоединятся к прочим государям для той же цели. Пока же их войска должны быть приведены в готовность.

Впоследствии стало известно, что эта декларация заключала в себе секретные статьи. В них Австрия обязывалась не препятствовать притязаниям Пруссии на часть Польши. Без этого Пруссия никогда не согласилась бы пренебречь своими исконными интересами, соединяясь с Австрией против Франции. Нельзя было многого ожидать от рвения, которое приходилось возбуждать подобными средствами. А если требовалась такая осторожность в словах, то что же должно было быть в действиях? Франция, правда, была безоружна, но восставшему народу недолго вооружиться, и, как впоследствии сказал знаменитый Карно, есть ли что-нибудь невозможное для двадцати пяти миллионов человек? Правда, офицеры уходили, но это были по большей части люди молодые, получившие места в результате ходатайств, и армия их не любила. К тому же толчок, данный всему, должен был скоро вызвать и офицеров, и полководцев. Впрочем, надо и в том сознаться, что, даже не обладая кобленцской самоуверенностью, можно было не рассчитывать на возможности такого сопротивления, какое Франция впоследствии оказала.

Пока же собрание послало на границу своих представителей и приказало начать приготовления в больших масштабах. Все национальные гвардии просились идти на границу; несколько генералов предлагали свои услуги, в том числе Дюмурье, который впоследствии спас Францию в Аргонском ущелье.

Заботясь о внешней безопасности государства, собрание в то же время спешило закончить свой конституционный труд, чтобы возвратить королю его звание и, если это возможно, также часть его прерогатив.

Все подразделения левой стороны, исключая людей, принявших совершенно новое тогда название республиканцев, примкнули к умеренным. Варнав и Малуэ шли рука об руку и вместе работали. Петион, Робеспьер и Бюзо объявили себя республикой с несколькими другими, но весьма немногими. Правая сторона продолжала поступать неосторожно и неблагоразумно и протестовала, вместо того чтобы присоединиться к умеренному большинству. Но всё же это большинство преобладало в собрании. Его враги, которые обвинили бы его, если бы оно свергло короля, упрекали большинство, однако, и в том, что оно вернуло короля и вновь посадило его на шаткий престол. Но что же большинству было делать? Заменить короля республикой – риск был бы очень велик. Переменить династию – бесполезно: лучше сохранить настоящего короля, если уж иметь короля;

к тому же герцог Орлеанский никак не заслуживал предпочтения перед Людовиком XVI. В том и другом случае отстранить царствовавшего короля значило бы нарушить его признанные права и послать эмиграции драгоценного главу, так как он принес бы ей право, которого она без него не имела. Возвратить же, напротив, Людовику XVI власть и возможно больше привилегий значило бы исполнить конституционную задачу и устранить всякий предлог к междоусобной войне, одним словом – исполнить обязанность, ибо обязанность собрания, согласно всем принятым им на себя обязательствам, состояла в том, чтобы учредить образ правления свободный, но монархический.