История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 92

Парижский мэр Петион, бывший в короткой дружбе с жирондистами и впоследствии к ним причисленный и вместе с ними осужденный, находился, вследствие своей должности, больше в сношениях с парижскими агитаторами. Он обладал большим спокойствием, наружной холодностью, которую враги принимали за тупость, и честностью, которую сторонники превозносили до небес и даже поносители никогда не оспаривали. Народ, который всегда дает прозвища людям, его занимающим, называл своего мэра Петион-Добродетель. Мы уже упоминали о нем по случаю поездки в Варенн, а также о том, как двор отдал ему предпочтение перед Лафайетом, когда оба были кандидатами в парижские мэры. Двор думал подкупить его, и нашлись бессовестные люди, которые обещали устроить это. Эти люди потребовали деньги и оставили их себе, не попытавшись даже подступиться к Петиону с предложениями, невозможными при его всем известном характере. Радость двора, думавшего найти себе опору и подкупить народного сановника, длилась недолго: двор весьма скоро убедился, что его обманули и добродетель его противников не так продажна, как он воображал.

Петион один из первых разделял убеждение, что инстинкты короля, родившегося с неограниченной властью, не могут измениться. Он был республиканцем еще тогда, когда никто не помышлял о республике, и в Учредительном собрании он был по убеждению тем, чем Робеспьер был по злобности нрава. При Законодательном собрании Петион еще более убедился в неисправимости двора; он уверил себя, что двор призывает иностранцев, и, будучи республиканцем сначала по системе, он сделался им ради общественной безопасности. С этой поры он, по собственным словам, стал помышлять о новой революции. Он останавливал бестолково направляемые движения, но потворствовал толкам и, главное, старался согласовать их с законами, которые строго соблюдал и не был согласен нарушать до последней крайности.

Хотя в точности неизвестно, насколько Петион участвовал в готовившихся движениях и советовался ли со своими друзьями жирондистами с целью им благоприятствовать, можно сказать по его действиям, что он не сделал ничего, чтобы препятствовать этим движениям. Уверяют, будто он в конце июня побывал у Сантерра вместе с Робеспьером, Манюэлем (прокурором-синдиком коммуны), Силлери (бывшим членом Учредительного собрания) и Шабо (бывшим капуцином, ныне депутатом); будто последний говорил речь секции Кейз-Вен и сказал, что собрание ее ждет. Верны или неверны именно эти факты, однако не подлежит сомнению, что сходки случались, и невероятно, если судить по их известным убеждениям и последующему поведению, чтобы поименованные личности задумались присутствовать на них.

С этой поры в предместьях стали поговаривать о празднестве 16 июня, в день годовщины клятвы, произнесенной в Зале для игры в мяч. Речь шла о том, чтобы посадить дерево свободы на Террасе фельянов и подать петицию как собранию, так и королю. Петиция эта должна была быть подана с оружием в руках. Из этого достаточно ясно видно, что настоящее намерение зачинщиков заключалось в том, чтобы напугать дворец видом сорока тысяч пик.

Шестнадцатого июня Генеральному совету коммуны была подана формальная просьба о дозволении гражданам предместья Сент-Оноре собраться 20-го числа при оружии и подать петицию собранию и королю. Генеральный совет перешел к очередным делам и приказал сообщить постановление директории и муниципалитету. Просители не сочли себя побежденными и во всеуслышание объявили, что все-таки соберутся. Мэр Петион сделал сообщение только 18-го числа, да и то только директории, а не муниципалитету.

Девятнадцатого июня директория департамента, отличавшаяся каждый раз, как надо было действовать против агитаторов, издала постановление, воспрещавшее вооруженные сходки и предписывавшее начальнику войск и мэру употребить все средства, чтобы рассеять их. Об этом постановлении собранию сообщил министр внутренних дел, и тотчас же возник вопрос, прочесть его или нет.

Верньо не хотел чтения, однако не мог настоять на своем: последовало чтение и тотчас за ним – переход к очередным делам.

В собрании только перед тем произошли два довольно важных события. Король объявил о своем несогласии на два декрета, касавшихся неприсягнувших священников и учреждения лагеря. Это сообщение было выслушано в глубоком молчании. В тоже время марсельцы появились у решетки – читать петицию. Мы выше видели, какие сношения поддерживал с ними Барбару. Подстрекаемые его советами, они написали к Петиону, предлагая ему все свои силы, и приложили к посланию петицию на имя собрания. В этой петиции они, между прочим, говорили: «Свобода Франции в опасности, но патриотизм юга спасет Францию… День народного гнева наступил… Законодатели! Сила народа в ваших руках – употребите ее на дело; французский патриотизм требует, чтобы вы отправили более внушительные силы к границам и столице… Вы не откажете в разрешении закона тем, кто хочет умереть в защиту его».

Это чтение возбудило продолжительные прения. Члены правой стороны утверждали, что разослать эту петицию департаментам значило побудить их к восстанию. Было постановлено разослать ее вопреки этим рассуждениям, без сомнения, весьма правильным, но бесполезным с тех пор, как возникло убеждение, что новая революция одна могла спасти Францию и свободу.

Таковы были происшествия 19 июня. Движение продолжалось в предместьях, и Сантерр, как уверяют, говорил своим приближенным, несколько оробевшим вследствие постановления директории: «Чего вы боитесь? Национальной гвардии прикажут не стрелять, и там будет Петион».

В полночь мэр – оттого ли, что счел движение неудержимым или решил потворствовать ему, как он это сделал впоследствии, 10 августа, – написал директории, прося ее узаконить сходку разрешением Национальной гвардии принимать в свои ряды жителей предместий. Это средство вполне удовлетворяло тех, кто, не желая беспорядка, желали устрашить короля, и всё доказывает, что таковы действительно были желания Петиона и народных вождей. В пять часов утра 20 июня директория ответила, что остается при своих прежних постановлениях. Тогда Петион приказал дежурному начальнику гвардии держать посты в полном комплекте и удвоить стражу Тюильри, но больше ничего не сделал и, не желая ни возобновить сцену Марсова поля, ни разогнать сходку, прождал до девяти часов утра, пока собрался муниципалитет. На этом собрании Петион допустил принятие решения, противоположного постановлению директории, и гвардия получила приказание принимать в свои ряды вооруженных просителей. Не воспротивившись постановлению, нарушавшему правила административной иерархии, Петион совершил проступок, за которой впоследствии не раз подвергался упрекам. Но каков бы ни был характер этого постановления, оно оказалось излишним, потому что Национальная гвардия не успела сформироваться и сходка вскоре стала такой значительной, что уже не было возможности изменить ни формы ее, ни направления.

Было одиннадцать часов утра. Собрание сошлось в ожидании важного события. Прокурор-синдик Редерер получает слово. Он объясняет, что необыкновенно многочисленная сходка граждан составилась вопреки закону и неоднократным предписаниям властей; что эта сходка, по-видимому, имеет целью праздновать годовщину 20 июня и принести новую дань почтения собранию; но если такова цель большинства, то есть повод опасаться, что злоумышленники захотят воспользоваться этой толпой, чтобы поддержать адрес королю, тогда как таковой должен ему подаваться лишь в мирной форме простой петиции. Напомнив затем о постановлениях директории и Генерального совета коммуны о законах, изданных против вооруженных сходок, и о других, постановлявших, что петиция может подаваться двадцатью гражданами, он уговаривает собрание проследить за исполнением их. «Ибо, – присовокупляет Редерер, – ныне сюда идет толпа вооруженных просителей, движимых гражданским чувством, а завтра может собраться толпа злоумышленников, и тогда, спрашиваю вас, господа, что мы сможем им сказать?..»