История Французской революции. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 91

Гюаде просил слова для заявления факта и утверждал, что письмо не могло быть написано Лафайетом, потому что в нем он говорит об отставке Дюмурье, последовавшей 16-го числа, а письмо помечено этим самым 16-м числом. «Невозможно, – присовокупил он, – чтобы подписавшийся говорил о факте, который не должен был быть ему известен. Или подпись не его, или это бланк, отданный в распоряжение известной партией».

Эти слова опять вызвали большой шум. Гюаде заявил дальше, что Лафайет, если судить по его хорошо известным мнениям, неспособен написать подобное письмо. «Он должен знать, – присовокупил депутат, – что когда Кромвель…» Депутат Дюма, не в силах сдержать себя при последней фразе, попросил слова; в собрании водворилось продолжительное волнение. Однако Гюаде не уступил слова и продолжил: «Я говорил…» Его опять перебили. «Вы остановились на Кромвеле», – сказали ему. «Я к нему возвращусь, – возразил он. – Я говорил, что Лафайету должно быть известно, что когда Кромвель стал говорить таким языком, свобода уже была утрачена в Англии. Необходимо или удостовериться в том, что какой-то низкий человек прикрыл себя именем Лафайета, или доказать французскому народу великим примером, что вы не впустую дали присягу, поклявшись сохранить конституцию».

Множество депутатов заверили, что узнают подпись Лафайета, но, несмотря на это, письмо было отослано Комиссии двенадцати для исследования его подлинности. Таким образом, дело не дошло до напечатания его и рассылки по департаментам.

Эта благородная попытка не принесла, следовательно, никакой пользы. С этой минуты генерал стал почти также непопулярен, как и двор, и если вожди Жиронды, будучи просвещеннее народа, не считали его способным предать свое отечество за то только, что он напал на якобинцев, то народ уже был этого мнения, так настаивали на этом в клубах, газетах и публичных местах.

Итак, к тревогам, внушаемым народной партии двором, присоединились еще тревоги, причиненные Лафайетом. Тогда этой партией овладело полное отчаяние, и она решилась нанести удар двору прежде, чем он успеет привести в исполнение все заговоры, в которых обвинялся.

Мы уже видели, каков был состав народной партии. Говоря яснее, она характеризовала себя резче, и новые личности привлекали к ней внимание. Робеспьер уже приобрел известность у якобинцев, а Дантон – у кордельеров. Клубы, муниципалитеты и секции заключали в себе много людей, готовых на всякое предприятие по пылкости характера и горячности убеждений. К их числу принадлежали Сержан и Панис. В предместьях несколько батальонных начальников обращали на себя внимание и внушали страх; главным из них был пивовар Сантерр. Ростом, голосом, легкостью речи он нравился народу и приобрел некоторое влияние в предместье Сент-Антуан, батальоном которого командовал. Сантерр уже отличился при нападении на Венсенн, отброшенном Лафайетом в феврале 1791 года, и, подобно всем слишком увлекающимся людям, мог сделаться весьма опасен, смотря по внушениям минуты. Он присутствовал при всех сходках, случавшихся в отдаленных предместьях. Там с ним собирались журналист Карра, преследуемый за нападки на Бертрана де Мольвиля и Монморена; некто Александр, комендант предместья Сен-Марсо; личность, весьма известная под именем Фурнье-Американца; мясник Лежандр, впоследствии ставший депутатом Конвента; золотых дел мастер по имени Россиньоль и несколько других, которые с помощью своих связей с чернью фактически управляли предместьями. Через наиболее высокопоставленных своих представителей они сносились с вождями народной партии и таким образом могли подчинить свои движения высшему руководству.

Невозможно с точностью указать тех из депутатов, которые участвовали в этом руководстве. Самые замечательные из них были не парижане, и в Париже имели влияние лишь своим красноречием. Гюаде, Инар и Верньо, все провинциалы, имели больше сношений со своими департаментами, нежели с самим Парижем. К тому же, хоть они и очень горячились на кафедре, однако мало действовали вне собрания и не были способны расшевелить толпу. Кондорсе и Бриссо, парижские депутаты, были не деятельнее предыдущих и, по сходству мнений с депутатами с запада и юга, сделались жирондистами. Ролан со времени отставки замкнулся в своей частной жизни и проживал в скромной квартире на улице Сен-Жак. Убежденный в намерении двора выдать Францию и свободу иностранцам, он оплакивал несчастья своего отечества вместе с несколькими друзьями-депутатами. Однако не было заметно, чтобы в его кружке затевались происки против двора. Он только способствовал печатанию газеты, озаглавленной «Часовой», которую ее редактор Луве, уже известный якобинцам своей полемикой с Робеспьером, составлял в крайне патриотическом духе. Ролан во всё время своей службы использовал особые суммы на просвещение общественного мнения путем прессы, и «Часовой» печатался на остатки от этих сумм.

Около этого времени в Париже жил один молодой марселец, пылкий, исполненный отваги и республиканских иллюзий, которого прозвали Антиноем, так он был хорош собой. Он был прислан от своей общины Законодательному собранию с жалобами на директорию его департамента, ибо раздоры между низшими и высшими властями, муниципалитетами и директориями департаментов сделались общим явлением во всей Франции. Этого молодого марсельца звали Барбару. Обладая значительным умом и большой энергией, он мог сделаться полезным народному делу. Он познакомился с Роланом и вместе с ним скорбел о катастрофах, угрожавших патриотам. Они оба были того мнения, что опасность с каждым днем растет на севере Франции и нужно бы, если уж дело дойдет до последней крайности, уйти на юг и там основать республику, которую со временем можно будет расширить, как некогда Карл VII расширил свое государство из Бурже. Они рассматривали карту бывшего министра Сервана и говорили, что свобода, побитая на Рейне и за Рейном, должна отступить за Вогезы и Луару; что после этих укреплений ей остаются еще на востоке Ду, Эна и Рона, на западе – Вьенна и Дордонь, в центре – скалы и реки Лимузена. «Еще далее, – пишет Барбару в своих записках, – мы рассчитывали на Овернь с ее крутыми курганами, оврагами, древними лесами, и на горы Веле, некогда осаждаемые пожарами, а ныне покрытые елями, – всё дикие места, где люди вязнут в снегу, но живут независимо. Севенны также представляли убежище слишком знаменитое, чтобы не внушать страха тирании, а на крайнем юге мы наталкивались на такие преграды, как Изер, Дюране, Рона от Лиона до моря, Альпы и стены Тулона. Наконец, если бы все эти пункты были взяты силой, нам оставалась Корсика, та самая Корсика, где ни генуэзцам, ни французам не удалось привить тиранию, Корсику, которая ждет лишь земледельцев, чтобы сделаться плодородной, и философов, чтобы просветиться».

Естественно было жителям юга мечтать об убежище в родных провинциях в случае нашествия на север. Они тогда еще не забывали и о севере: договорились между собой написать в свои департаменты, чтобы составили лагерь из двадцати тысяч добровольцев, хотя декрет об этом лагере и не был утвержден. Они очень рассчитывали на Марсель, город богатый, многолюдный и необыкновенно демократический. Марсель прислал Мирабо в Генеральные штаты и с тех нор распространил по всему югу дух, одушевлявший и его самое. Мэр этого города был другом Барбару и имел одинаковые с ним убеждения. Барбару написал ему, чтобы тот запасся хлебом, разослал верных людей по соседним департаментам, равно и в армии, стоявшие в Альпах, в Италии и в Пиренеях, с целью подготовить там общественное мнение; чтобы постарался узнать расположения Монтескью, главнокомандующего альпийской армией, и употребил его честолюбие на пользу свободы; наконец, чтобы сговорился с Паоли и корсиканцами с целью приготовить себе последнее убежище и последнюю помощь на крайний случай. Кроме того, мэру советовали удержать деньги от налогов, чтобы не отдать их в руки исполнительной власти и, в случае надобности, применить их против нее. То, что Барбару делал относительно Марселя, другие делали относительно своих департаментов и тоже думали об обеспечении себе убежища. Таким образом, недоверие, перешедшее в отчаяние, подготовляло общее восстание и в приготовлениях к нему уже устанавливалось различие между Парижем и департаментами.