Рабочее самоуправление в России. Фабзавкомы и революция. 1917–1918 годы - читать онлайн книгу. Автор: Димитрий Чураков cтр.№ 40

Первое, что серьёзно влияло на поведение рабочих, была волна локаутов и остановок предприятий, которая пришлась как раз на летние месяцы 1917 г. По сводкам «Торгово-промышленной газеты», тогда во Владимирской губернии были закрыты или остановили работу 10 крупных предприятий и финансовых групп. В Костромской губернии за воротами предприятий оказалось 10 000 рабочих¹⁸¹. В промышленном поясе вокруг Москвы остановились фабрика Тимашева, Вознесенская и Покровская мануфактуры, другие предприятия. В результате закрытия одной только Богородско-Глуховской фабрики безработными сделались сразу 11 400 человек¹⁸². В самой Москве по причине отсутствия заказов было рассчитано около тысячи рабочих и служащих завода Износкова¹⁸³, получили извещение об увольнении рабочие Цинделевской мануфактуры, многих других предприятий. Как не без горького юмора заметил в те дни один рабочий-меньшевик на страницах центрального органа своей партии: если падение производства продолжится теми же темпами, то и контролировать рабочим останется нечего¹⁸⁴.

Угроза остаться без стабильного заработка обострялась бедственным положением в сфере торговли и финансов¹⁸⁵. По подсчетам П. В. Волобуева в марте инфляция составила 6,4%, в апреле 13,4%, в мае – 18,4%, а в июне уже 28%¹⁸⁶. Цены на промышленную продукцию первой необходимости выросли в 10 раз¹⁸⁷. Быстро дорожало и продовольствие, особенно хлеб. В Москве цены на него повысились в июле на 21%, а в августе на 17% и ещё на 14% -в сентябре¹⁸⁸. Рабочие московских фабрик Гюбнера, Цинделя, Прохорова жаловались в середине сентября, что низкие заработки лишают их возможности приобретать необходимые продукты¹⁸⁹. У текстильщиков Шуи с начала войны по октябрь 1917 г оплата труда возросла с 17 до 58 рублей в месяц или на 350%, тогда как цены на сало, масло, яйца, мясо подскочили на 900-1221%. Как отмечали в своих документах городские органы рабочего контроля, дороговизна оставалась главным противоречием между рабочими и капиталистами, поскольку зарплата временами была столь низкой, что во многих случаях доходила до «голодного уровня», «в лучшем случае едва-едва покрывая самые минимальные потребности нашего скромного в своём домашнем обиходе рабочего»¹⁹⁰. По сообщению газеты «Голос народа», изнемогая от голода, рабочие при выходе с фабрик буквально падали с ног «и их под руки уводили домой»¹⁹¹. Драматизм ситуации чётко отразила в своей сводке Александровская продовольственная управа: «В скором будущем, – сообщала она, – толпы городских, фабричных и безземельных деревенских жителей, не получая хлеба из продовольственного комитета, пойдут по деревням и сёлам, как это происходит уже в Иваново-Вознесенском районе»¹⁹². Интересные сведения на этот счёт имеются также в работах И. Орлова и современного историка С. Павлюченкова¹⁹³. Как указывает последний, летние выпуски органа Министерства продовольствия «Продовольствие и снабжение» содержали большое количество сообщений о голоде, эпидемиях, спекуляции, избиениях и убийствах работников продовольственных органов. «Голод в Калужской губернии разрастается. В пищу употреблено всё, что можно было есть. От недостатка пищи падают коровы и лошади, если их не успели употребить в пищу. Дети умирают массами, умирают и взрослые. Голодные люди ринулись за хлебом в соседние губернии. Мужчины оставляют голодающие семьи в поисках хлеба, женщины бросают под присмотр посторонних лиц своих детей, чтобы идти за хлебом». Очень опасной становится в голодающих районах работа продовольственников – «идёт форменная осада продовольственных комитетов: где разгоняют, где убивают, избивают»; «три часа стоял перед угрожавшею смертью толпой»; «ведут топить к реке»; угрожают «выбросить весь состав в окно» – буквально кричали опубликованные телеграммы продовольственников¹⁹⁴. В целом, как итог этой ситуации, имеются данные, что смертность рабочих в 1917 г. возросла по сравнению с 1915 г. на 30 процентов¹⁹⁵. Фабзавкомам только с большим трудом удавалось сдерживать растущие на почве голодухи погромные настроения в рабочей среде¹⁹⁶.

Не способствовала умиротворению рабочих и политика официальных властей. На этот раз причиной особого недовольства в трудовых коллективах стали циркуляры министра-социалиста М. Скобелева, направленные против свобод, достигнутых фабрично-заводскими комитетами на первых этапах революции. Ещё до обнародования этих циркуляров Всероссийская конференция предпринимательских организаций важнейшей задачей определила «устранение вмешательства фабрично-заводских комитетов в компетенцию заводоуправлений». Суть появившихся 23 и 28 августа 1917 г. министерских посланий как бы перекликалась с этими настроениями и сводилась к запрету комитетам вмешиваться в регулирование рабочей силы. Не разрешалось также собираться комитетам для своей деятельности в рабочее время¹⁹⁷. Последняя мера вообще имела не хозяйственное, а пропагандистское значение. Понятно, что указы тут же были поддержаны Московским управлением Союза Объединённой промышленности¹⁹⁸, а также его провинциальными филиалами¹⁹⁹.

Рабочие же встретили скобелевские циркуляры в штыки. Особенно возмутило их то обстоятельство, что составленные из «патриотических фраз» обращения Скобелева появились в момент Корниловского мятежа, когда рабочие «грозно встали на защиту революции», не считаясь с тем, «проходит ли это в рабочее время или нерабочее»²⁰⁰. «Что это, – задавал вопрос центральный журнал фабзавкомов, – бестактность или вызов?»²⁰¹ С протестами против скобелевских циркуляров выступали многие предприятия²⁰², а рабочие московской Дедовской мануфактуры ещё и снабдили свой протест едким комментарием, – пусть «патриотические порыв министра» будет направлен не к рабочим, «а к капиталистам, которые закрывают фабрики, выбрасывая рабочих на улицу»²⁰³.

В сознании пролетариата росло убеждение, что буржуазия под прикрытием коалиционного министерства планомерно «дезорганизует собственное производство»²⁰⁴. Когда первоначально Ю. П. Гужон, а затем по его требованию и другие металлопромыш-ленники Московского региона заявили о прекращении с 1 июля 1917 г. деятельности отрасли в целом, даже правые социалисты категорично произнесли – «саботаж»²⁰⁵. Зачинателями этой войны против «рабочего анархизма» с его «безумными социальными экспериментами» были московские цензовые элементы. На II торгово-промышленном съезде Рябушинский прямо призывал воспользоваться грядущей экономической катастрофой для «наведения порядка» и расправы над советскими и демократическими организациями: «К сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа…» – говорил Рябушинский в своих выступлениях. Это высказывание о «костлявой руке голода» уже тогда стало символом политики буржуазии по отношению к рабочим и их партиям²⁰⁶. Подобные настроения среди предпринимателей не были исключением. Дж. Рид приводит высказывание одного из кадетов о том, что «экономическая разруха является частью кампании, проводимой для дискредитации революции». А. И. Верховский, военный министр Временного правительства, также считал подобные меры возможными, если бы не война с Германией. В своих дневниках он ссылается на высказывание ещё одного члена Временного правительства, чье имя он не указывает, о том, что нужно «предоставить анархии восторжествовать», после чего «народ увидит, что из этого выйдет и сам образумится»²⁰⁷. На места хлынул поток инструкций и циркуляров, предписывающих растерявшимся и дезориентированным фабрикантам и заводчикам линию поведения²⁰⁸. Но и без них предприниматели готовы были ссылать непокорных на фронт или, наоборот, призывать на предприятия действующие воинские части, лишь бы совладать с рабочими комитетами. Особенно этот натиск усилился после июльских событий²⁰⁹.