Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе cтр.№ 87

Римский-Корсаков вспоминал, что Балакирев часто проводил вечера со своими друзьями из «Могучей кучки», играя мелодии, записанные им во время путешествий по горным регионам России ⁸²⁸. Так постепенно они все прониклись очарованием восточной музыки, что отразилось в «Шахерезаде», «Антаре», «Золотом петушке» Римского-Корсакова, «Марше Шамиля» Мусоргского, не говоря уже «В степях Средней Азии» Бородина. Музыковед Марина Фролова-Уокер предполагает, что «Могучая кучка» разделяла отношение к Востоку М. Глинки: «Балакирев видел в восточном стиле не средство репрезентации отдельного, другого народа, другого в современном дискурсе, а существенный компонент музыкальной русскости. Использование нового сконструированного восточного стиля было для Балакирева (и для остальных членов «Могучей кучки» в ее ранний период) самым легким путем обозначить свою отдельную, неевропейскую идентичность» ⁸²⁹.

Среди «кучкистов» никто не понимал это лучше Александра Порфирьевича Бородина ⁸³⁰. Он родился в 1833 г., был незаконным сыном Луки Гедианова, грузинского князя с татарскими корнями, и его значительно более молодой русской любовницы. Так что в жилах Бородина текла и азиатская, и европейская кровь. Стасов, хорошо его знавший, как-то заметил: «Мы все… были поражены характерностью его восточного лица» ⁸³¹. Помня свои восточные корни, Бородин иногда появлялся на костюмированных балах в китайском платье.

Несмотря на в некоторой степени неприкаянное детство, ребенок был обеспечен поистине аристократическими условиями для воспитания, благодаря ответственному отношению князя к своим отцовским обязанностям. Это позволило матери удовлетворить обе страсти мальчика – любовь к музыке и химии. Он показал себя необычайно одаренным человеком в обеих сферах. К девяти годам Александр сочинил первую польку, четыре года спустя сочинил концерт и трио для струнных – два последних произведения были впоследствии опубликованы. Одновременно мальчику дозволяли изготавливать опасную пиротехнику и проводить дома химические эксперименты, заполняя квартиру разными ядовитыми запахами.

Когда пришло время получать высшее образование, мать сопротивлялась его поступлению в университет. У петербургского кампуса к тому моменту уже сложилась репутации колыбели студенческих беспорядков. Поэтому юноша по совету друга семьи поступил в Военно-медицинскую академию. Бородин получал отличные оценки по всем предметам и в 1855 г. закончил академию с отличием cum eximia laude (с особой похвалой). Он тесно общался с профессором по химии, который видел в нем своего преемника. И хотя диссертацию Бородин писал по специальности «медицина», его не тянуло к занятию врачебным делом. В 1862 г. он последовал совету наставника стать его ассистентом в военно-медицинской школе после трехлетней образовательной поездки в Гейдельберг и Париж. Его уважали коллеги и любили студенты, и всего через два с небольшим годом он получил кафедру химии, которую сохранял за собой вплоть до самой смерти ⁸³².

Но Бородин не забыл и свое второе увлечение и закончил музыкальную школу. Первые его сохранившиеся произведения – несколько камерных партит и песен датируются еще периодом обучения. Как-то во время интернатуры в военном госпитале он познакомился с младшим офицером элитного Преображенского гвардейского полка Модестом Мусоргским, и они немедленно подружились на почве разговоров о музыке. Мусоргский сыграл несколько своих произведений, включая «Восточное» трио. Бородин так вспоминал об этом: «Я был ужасно изумлен небывалыми, новыми для меня элементами музыки. Не скажу, чтобы они мне даже особенно понравились сразу; они скорее как-то озадачили меня новизной. Вслушавшись немного, я начал гутировать немного» ⁸³³.

До поры до времени вектор музыкальных произведений Бородина оставался отчетливо западным. Он описывал себя как «ярый мендельсонист» и во время пребывания в Гейдельберге часто исполнял камерные произведения с друзьями. Именно в германском университете он познакомился с будущей женой Екатериной Протопоповой, талантливой пианисткой, уехавшей из Москвы для лечения от чахотки. Их роман вспыхнул мгновенно, когда она познакомила его с произведениями Шопена и Листа, а затем они оба прониклись операми Вагнера.

Вскоре после получения преподавательского места в Санкт-Петербурге Бородин попал под обаяние харизматичного музыкального гуру Милия Балакирева, который вовлек его в свой кружок. Однако отношения с властным Балакиревым постепенно испортились, но годы, проведенные вместе, в значительной мере сформировали музыкальные вкусы профессора. По словам Стасова, Бородин «вдруг превращается в композитора, у которого всего сильнее и талантливее высказывается русский национальный и неразрывно связанный с ним восточный элемент» ⁸³⁴.

Оркестровым дебютом Бородина стала Первая симфония, исполненная в Русском музыкальном обществе в январе 1869 г., дирижировал Балакирев. Несмотря на несколько негативных рецензий, в целом реакция была благосклонной. Окрыленный первым успехом Бородин сказал друзьям, что хочет написать оперу, желательно на русский сюжет. Одним из тех, кто мог снабдить композитора идеями, был Стасов, занимавший должность руководителя Публичной библиотеки Санкт-Петербурга. В апреле 1869 г., после длительной беседы, Стасов послал Бородину детальный план оперы, основанной на «Слове о полку Игореве» – произведении XII в.

Это предложение невероятно вдохновило Бородина: «Не знаю, как и благодарить Вас, – писал он Стасову. – Мне этот сюжет ужасно по душе. Будет ли только по силам? Не знаю. Волков бояться – в лес не ходить. Попробую» ⁸³⁵. С помощью Стасова он освоил все имевшие мало-мальское отношение к теме книги, доступные в хранилище Публичной библиотеки, в том числе средневековые летописи, «Задонщину», исторические работы Карамзина и С. Соловьева, а также различные тюркские песни. Летом он с женой отправился на Украину, чтобы лучше узнать территорию, где происходили все походы Игоря, а также изучил по фрескам в Киевском соборе святой Софии внешний вид женщин XII в. К сочинению оперы он приступил в сентябре, но дело двигалось медленно. В начале 1870 г. композитор отчаялся и оставил это предприятие на четыре года.