Спарта. Миф и реальность - читать онлайн книгу. Автор: Лариса Печатнова cтр.№ 27

Эдуард Мейер, один из ведущих немецких антиковедов рубежа XIX–XX вв., считал эфорат древним дорийским институтом и резко критиковал античное предание о позднем происхождении эфората. Он выдвинул гипотезу, согласно которой традиция о постликурговом происхождении эфората восходит своими корнями к царю Павсанию, в изгнании написавшему политический трактат пропагандистского толка. В этом трактате, как полагает Эд. Мейер, речь могла идти о необходимости уничтожить эфорат (Arist. Pol. V. 1. 5. 1301 b 17–21). Царь Павсаний старался убедить своих читателей, что этот поздний институт исказил прекрасные во всех отношениях законы Ликурга. Растиражированное в поздней традиции это ложное, по словам Эд. Мейера, предание стало восприниматься как единственно верное ^[79]. Эд. Мейер полагал, что эфорат лишь в VI или V веках развился до гражданского судебного органа, а первоначально он был необходимым элементом дорийского «дворянского» государства. Той же точки зрения на эфорат придерживался и Г. Дикинс, автор давно ставшей канонической работы о Спарте. По его словам, «эфорат был институтом, возникшим одновременно с формированием дорийского государства, но исключительное значение в Спарте он стал приобретать только около 620 г. Эфоры — это часть конституционного наследия спартанского народа, иначе тяжело понять, почему эта должность существовала в таких далеких друг от друга местах, как Крит, Фера и Гераклея… Поэтому мы делаем вывод, что… эфоры относятся к до пелопоннесской древности» ^[80].

В настоящее время взгляд на эфорат как древний дорийский институт высказывается крайне редко. Уже автор статьи в «Реальной энциклопедии», самом авторитетном словаре по древней истории, с большой осторожностью формулирует свою точку зрения на этот счет: «Поскольку принятие учреждения эфората Феопомпом имеет хронологические трудности, то нужно, по крайней мере, согласиться, что в древности не существовало достоверной традиции о возникновении этой должности и ее появление теряется в незапамятных временах. Была ли она ликургова или доликургова — вопрос, который, вероятно, и не стоит поднимать» ^[81].

Георг Бузольт, автор давно ставшего классическим общего компендиума по истории античного государства и права, относил эфорат скорее к ликурговым институтам, хотя и признавал, что «эфорат носит более молодой характер, чем царская власть и герусия» ^[82]. Он предложил свое объяснение тому, каким образом в древности мог появиться взгляд на эфорат как учреждение, возникшее после Ликурга. Г. Бузольт считал, что эта версия возникла в Греции не ранее конца V в., но ее появление он объяснял иначе, чем Эд. Мейер. По мнению Г. Бузольта, именно в это время в Греции ревностно стали заниматься списками должностных лиц, в том числе и спартанскими. Хронографы, поняв, что лист эфоров никак нельзя связать с Ликургом, так как, согласно всем древним расчетам, великий законодатель принадлежал к более ранней эпохе, объявили эфорат учреждением, возникшим позже и не имеющим никакого отношения к Ликургу. Но, как полагал Г. Бузольт, эта версия стала преобладающей не ранее IV в. ^[83]

В последнее время в защиту ликургова происхождения эфората выступил автор единственной монографии, вышедшей в послевоенные годы и непосредственно посвященной эфорам, французский исследователь Николя Рише. По его мнению, эфорат и Большая ретра — синхронные явления. Правда, для доказательства своей гипотезы он прибегает к весьма сомнительному построению: он утверждает, что под словами δημότας ανδρας («мужи из народа») в поэме Тиртея (Tyrt. fr. 3 v. 5–6 Diehl³ = Plut. Lyc. 6, 5), скорее всего, имелись в виду эфоры. По его мнению, они так назывались потому, что выбирались из всей массы граждан ^[84].

В пауке иногда делаются попытки примирить две основные версии происхождения эфората. Приведем, в частности, мнение Николаса Хэммонда — автора важного исследования, посвященного проблемам создания классического спартанского полиса. Он полагал, что эфорат не был упомянут в Большой ретре по единственной причине: в тот момент эфоры еще не считались фигурами первого плана. Рост политического влияния эфората, согласно Н. Хэммонду, начался в правление Феопомпа. На это ясно указывает тот факт, что именно с этого момента — с сер. VIII в. — эфорат становится эпонимной магистратурой ^[85].

Оригинальной, но недоказуемой представляется версия о появлении эфората в результате трансформации древней жреческой коллегии, постепенно приобретшей политические и административные полномочия и даже потерявшей свое первоначальное название. Так, по мнению С.Л. Лурье, эфоры или, по крайней мере их предшественники, изначально были чисто сакральной коллегией и назывались астеропами, так как они специализировались на гадании по звездам ^[86].

Иногда прообраз эфоров, во всяком случае на первой стадии их существования, видят в гомеровских вестниках. Как и последние, эфоры должны были созывать народ на собрания, а геронтов — в герусию и на заседания суда, объявлять о наборе в ополчение и сопровождать царей в походе, как это делали вестники в гомеровских поэмах.

Но если оставить в стороне умозрительные конструкции и руководствоваться только имеющимися в нашем распоряжении данными традиции, то наиболее убедительной нам представляется версия о постликурговом происхождении эфората. К этой традиции склоняется большинство современных исследователей. Она кажется наиболее достоверной уже потому, что достаточно подробно изложена Аристотелем. Аристотель считал реформу Феопомпа очень важным этапом в развитии спартанского полиса. Царь Феопомп, по его словам, введя эфорат, сознательно пошел на умаление своих полномочий, уступив рядовым гражданам часть своих функций во имя сохранения царской власти как таковой: «Ослабив значение царской власти, он тем самым способствовал продлению ее существования, так что в известном отношении он не умалил се, а, напротив, возвеличил» (Arist. Pol. V. 9. 1. 1313 а 27–30). Это свидетельство Аристотеля имеет для нас исключительную важность. Ведь здесь речь идет о компромиссе между спартанскими царями и гражданской общиной, компромиссе, который был призван обеспечить Спарте социальный мир. После Феопомпа лучшие из спартанских царей не только будут защищать свое отечество на полях сражений, но и рисковать семейным имуществом, личным авторитетом и даже собственной жизнью рада целей, значимых для всего общества. Достаточно вспомнить спартанских царей конца III в. Агиса и Клеомена, которые предприняли героическую попытку спасти государство от надвигающейся социальной катастрофы: один — ценой своей жизни, другой — ценой изгнания.