Спарта. Миф и реальность - читать онлайн книгу. Автор: Лариса Печатнова cтр.№ 40

Возникнув как результат компромисса между рядовыми гражданами и правящей элитой, обе магистратуры оказались сильнейшим сдерживающим фактором для всякого рода попыток аристократического реванша. Появился, таким образом, постоянно действующий механизм по сдерживанию любых проявлений политического экстремизма аристократии. Однако нужно помнить, что в олигархических полисах, каковыми являлись и спартанская, и Римская республики, все магистратуры постепенно органично встраивались в структуру правящего сословия и в этом смысле по самой своей природе не могли быть по-настоящему демократическими даже такие на первый взгляд «народные», как эфорат и народный трибунат.

Принадлежа к разряду высших должностей в своих государствах, эти магистратуры выполняли очень важную социальную роль, ибо они прокламировались как выразители воли большинства. Обе магистратуры возникли в результате сословной борьбы и были знаком компромисса ^[127] между аристократией и народом. Аристотель совершенно верно отметил эту важнейшую социальную роль эфората как «предохранительного клапана для демоса» ^[128]. По его словам, «этот правительственный орган придает устойчивость государственному строю, потому что народ, имея доступ к высшей власти, остается спокойным…» (Pol. II. 6. 15. 1270 b 18–19).

Цицерон точно так же оценивал социальное значение народного трибуната, поскольку, как он считал, трибунат заключал в себе идею равенства плебса с нобилитетом. Цицерон полагал, что учреждение этой магистратуры было очень мудрым решением, поскольку благодаря ей «простые люди могли считать себя равными первенствующим, а в этом одном было спасение государства» (Dе leg. III. 10. 24. Здесь и ниже пер. В.О. Горенштейна). Эта должность являлась важным средством защиты высших слоев общества уже в силу того, что, оставаясь необыкновенно популярной у народных масс, она внушала им иллюзию их участия в управлении государством. Таким образом, обе рассматриваемые магистратуры, являясь частью правящей структуры своих государств, выполняли в то же время очень важную посредническую функцию. Носители этих должностей выступали в роли социальных посредников, самим фактом своего существования прокламирующих идею равенства сословий. Они были связующим звеном между правящей элитой и рядовыми гражданами. В Спарте эфорат противопоставлял себя царям и герусии и одновременно обеспечивал обратную связь этих высших правящих структур с гражданским большинством. Власть эфоров позволяла всем спартанским гражданам ощущать себя равными родовой аристократии точно так же, как трибунская власть заключала в себе идею равенства плебса с нобилитетом.

Отчасти сходны эти магистратуры и по социальному составу граждан, избираемых на эти должности, хотя, в отличие от Спарты, в Риме существовали для кандидатов в народные трибуны известные сословные ограничения. Что касается Спарты, то эфоры, согласно Аристотелю, избирались из всей массы граждан без каких-либо сословных или имущественных ограничений (Pol. II. 3. 10. 1265 b 39; II. 6. 14. 1270 b 8). Причем способ избрания эфоров был настолько упрощен, что приближался к жеребьевке, а отсутствие имущественного ценза делало эту должность открытой для всех граждан (Pol. II. 6. 16. 1270 b 29).

В Риме народным трибуном мог стать только человек плебейского происхождения, выбранный плебеями из своей собственной среды ^[129]. Для патрициев доступ к этой должности был закрыт. Чтобы обойти закон и стать народным трибуном, некоторые представители патрицианских родов прибегали к единственной для них законной форме — к переходу в сословие плебеев (transitio ad plebem) ^[130]. Здесь стоит обратить внимание не только на сходство, но и на принципиальное различие этих двух магистратур. Так, если каждый спартанский гражданин имел право быть избранным в число эфоров, то народный трибунат был открыт только для плебеев. Это базовое различие объясняется прежде всего тем, что в Спарте, в отличие от Рима, гражданский коллектив, по крайней мере de jure, не делился на какие-либо сословные группы. Это отразилось даже в самоназвании спартиатов. Очень рано, уже, вероятно, в период архаики, спартиаты стали называть себя гомеями, т. е. равными (ομοιοι. означает «равные», «подобные») (Xen. Lac. pol. 13. 1 и 7; Arist. Pol. V. 6. 1. 1306 b 30). По крайней мере в эпоху архаики сословие «равных» соответствовало и совпадало со всем гражданством.

Иногда высказываются мнения, что из-за способа комплектования этих магистратур я социального состава их членов эфоры в Спарте и народные трибуны в Риме были самым слабым звеном в политической системе своих государств и постоянно использовались «не по назначению». Особенно характерна эта точка зрения для тех исследователей, которые рассматривают соответственно эфорат и народный трибунат как государственно-правовые аномалии ^[131]. Эфоры в Спарте и народные трибуны в Риме, по млению этих ученых, лоббировали интересы самых разных политических партий, проявляя при этом подчас абсолютную беспринципность. Отчасти это верно. Известна, по крайней мере для периода поздней классики, высокая степень коррумпированности эфоров, о которой говорит Аристотель. По его словам, «в состав правительства попадают зачастую люди совсем бедные, которых вследствие их необеспеченности легко можно подкупить» (Pol. II. 6. 14. 1270 b 9–11). Поэтому, как думают некоторые исследователи, ни о какой постоянной корпоративной политике эфоров говорил» вообще не приходится. Наоборот, «политика разных коллегий, — по словам Э. Эндрюса, — мота быть противоположной, и отдельные коллегии могли относиться друг к другу отнюдь не дружески» ^[132]. Точно так же отзывается о народном трибунате М. Хэммонд. По его мнению, трибунат был годен для любой политической программы — он был инструментом и в руках демократических реформаторов вроде Гракхов, и в руках аристократических реакционеров наподобие Суллы, и в руках популярных демагогов типа Цезаря ^[133]. Но то, что в отдельные исторические моменты и эфоры, и народные трибуны подчас становились mancipia nobilium, вовсе не означает, что такова была их внутренняя сущность.