Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе cтр.№ 78

Взгляды Васильева на миссию России в Азии были более амбивалентными. Подобно многим соотечественникам, он был убежден, что царский режим приносит пользу подчиняющимся ему восточным народам: «…наши инородцы пользуются большими льготами, чем сами русские» ⁷⁵⁰. Профессор часто высказывался с негодованием об алчном колониализме Британии и других западных держав. Временами он призывал свой народ помочь Азии реализовать ее предназначение: «Я люблю Восток, потому что предвижу в нем обширную плодотворную деятельность России и уверен, что под ее эгидой о Востоке скажут когда-нибудь не ложно “ex Oriente lux” [с Востока – свет]» ⁷⁵¹. Однако по другим поводам он критиковал территориальные захваты Петербурга в Китае. Так, хотя первоначально он и возражал против возвращения империи Цин среднеазиатской долины реки Или, но к 1876 г. он уже убеждал своего друга из Министерства иностранных дел барона Остен-Сакена, что территорию следует вернуть во имя хороших отношений ⁷⁵². 20 лет спустя он также возражал против оккупации Порт-Артура в Маньчжурии ⁷⁵³.

Писал Васильев и о внутренних проблемах. В 1875 г. он собрал свои заметки по российским реформам в рукопись, озаглавленную «Современные вопросы». Первые две версии рукописи не прошли цензуру, но три года спустя книга все-таки вышла под названием «Три вопроса». Позаимствовав французский революционный лозунг «Свобода, равенство, братство», автор призывал Россию экономически освободиться от западных финансов, предоставить всем жителям России доступ к учебе вне зависимости от социального статуса. Касаясь болезненного крестьянского вопроса, он выступал за сохранение общины, чтобы крестьяне могли коллективно решать свою судьбу ⁷⁵⁴.

Советский биограф спешил указать, что самого Васильева едва ли можно считать радикалом. Однако двое из его сыновей находились под надзором Третьего отделения за подрывную деятельность в период студенчества. Одного из сыновей, Николая, в 1878 г. выслали в Архангельск за участие в беспорядках рабочих. Впоследствии он эмигрировал в Швейцарию и там при поддержке отца оставался активным участником рабочего движения. В его деле в царской тайной полиции есть отчет о том, что 1 мая 1892 г. Николай «шел во главе кортежа рабочих с красным знаменем, раздавая… свою брошюру» ⁷⁵⁵.

Для самого Васильева долгие годы, проведенные в Пекинской миссии, стали самыми тяжелыми в жизни. Но благодаря ненасытной жажде знаний и малому количеству развлечений он смог выполнить большинство тех огромных заданий, которые ему поручили. В дополнение к свободному владению тибетским, китайским и маньчжурским языками Васильев собрал многочисленные сведения, которые служили источником для его трудов на протяжении всей последующей карьеры. Самым главным из них стало двухтомное исследование буддизма.

Васильев вернулся в Казань осенью 1850 г., обладая глубокими знаниями дальневосточных языков, религий и истории. Университет, проникнувшись его достижениями, присвоил Васильеву статус экстраординарного профессора. Он был назначен на кафедру китайского и маньчжурского языков вместо преподавания тибетского, так как занимавший эту кафедру ранее преподаватель недавно скончался. Васильев не стал почивать на лаврах и быстро опубликовал несколько статей о китайской финансовой системе и географии, благодаря которым был избран в Императорское Географическое общество. В 1852 г. он выкроил время для женитьбы на ректорской дочери, Софье Ивановне Симоновой, которая родила ему впоследствии четырех сыновей и одну дочь. Два года спустя Васильев был повышен в статусе до ординарного профессора.

В 1855 г. Васильев стал участников востоковедческого исхода из Казани в Санкт-Петербург, где и преподавал последующие 45 лет, уйдя в отставку лишь незадолго до своей смерти в 1900 г. Китайский язык во второй половине XIX в. не преподавался больше нигде в империи, поэтому Васильев полностью доминировал в русском китаеведении на протяжении всей своей карьеры. А в течение 15 лет деканства, самого длительного в истории учебного заведения – с 1878 по 1893 г., он был ведущей фигурой факультета восточной словесности. Некоторые коллеги считали его старомодным, однако он многое сделал для расширения учебного плана, включив новые языки – хинди, тибетский, корейский и японский.

Профессор перенес многие педагогические практики своей альма-матер в Санкт-Петербургский университет. Но еще важнее было его недоверие к западному востоковедению. В еще большей мере, чем его казанские коллеги, Васильев в своей академической работе и преподавании опирался полностью на азиатские тексты. Оставаясь в курсе европейских тенденций, он не считал их значимыми для своей работы. В одном из его трудов по буддизму сказано: «Ученые России, Франции, Англии и Германии, конечно, уже много написали по этой части; хотя большая часть их сочинений и была мной перечитана в свое время, но не по ним я изучал буддизм». Васильев с гордостью подчеркивал, что десятилетнее пребывание в Пекине дало ему уникальный взгляд на вещи: «Я уже сказал… что источники, которыми я мог пользоваться, надеюсь, были гораздо обширнее, чем у других ученых» ⁷⁵⁶.

Вслед за Казем-Беком и Сенковским Васильев был убежденным сторонником преподавания живых языков, а не древних. В статье 1886 г. он замечал, что хотя в целом в академической среде наблюдается тенденция ухода от древности в сторону «более реалистичного преподавания», о языках такого сказать нельзя. Используя дарвиновскую метафору, Васильев заявлял: «…как будто изучение какой-нибудь плотицы или медузы возвышеннее и благороднее, чем знание языка, литературы и истории народа живого, действующего, чувствующего». Он задавался вопросом, почему на факультете преподается санскрит («так же мертвый, как и греческий с латинским»), а не современный хинди ⁷⁵⁷.

Через два года после основания восточного факультета студенты жаловались на недостаток подходящих учебников ⁷⁵⁸. Поступившие на китайское отделение отмечали, что единственным учебником была «весьма неудовлетворительная» грамматика отца Иакинфа 1835 г. Васильев принимал эти жалобы близко к сердцу. Несмотря на скудное финансирование, профессор в течение последующих десяти лет составил хрестоматии и словари по китайскому и маньчжурскому языкам. Разработанная им система организации китайских иероглифов по фонетическому принципу, а не по корням, как это принято в западноевропейской традиции, использовалась в русских словарях на протяжении всего XX в. Взгляды Васильева на китайскую грамматику и язык также заметно отличались от взглядов европейских китаеведов XIX в. Если другие ученые считали китайский язык менее сложным, чем индоевропейские языки, Васильев придерживался совершенно иной точки зрения: «…человек везде человек и если одинаково устроен мозг китайца, как и европейца, то можно ли допустить, чтобы у первого не было в голове грамматики, и особливо, когда он мыслит и выражает свои мысли целые тысячелетия?» ⁷⁵⁹.